Без суда и следствия. Воспоминания репрессированного
Дмитрий Алексеевич Марьян родился в 1908 году в Молдавии. Пережил Октябрьскую революцию, становление Советской власти в Бессарабии и присоединение ее к СССР. В 1940 году без суда и следствия Особым Совещанием при НКВД был арестован и отправлен в колымские лагеря. Освобожден в 1948 году, позже – реабилитирован. В настоящее время проживает в Сеймчане.
Родился я и жил в Молдавии в бедной семье. Отец был сапожником. Однажды помещик дал ему кусок земли, чтобы он строил себе дом. Но в 1914 году началась война. Дом остался недостроенным, а отец ушел на фронт. В 1918 году вернулся домой уже коммунистом-большевиком.
Сапожное дело я не любил. Больше нравилось читать. Мечтал работать каким-нибудь чиновником. Вначале устроился в суд. Было мне тогда 15 лет. Немного поработав, получил предложение на сдачу экзаменов на архивариуса. Когда приехал на экзамены, выяснилось, что я еще слишком молод и доверить такую работу мне еще не могут. А уехать из дома очень хотелось, так как семья большая, детей куча. Прочитал объявление, что принимаются экзамены на секретаря примарии (местного органа власти). Отпросился у отца и поехал. Было нас человек сто, все румыны, всех возрастов (одному даже лет 40). Из нас успешно экзамен сдали 14 человек, среди которых был и я.
Получил назначение в село Конгаз секретарем примарии, проработал там два года. Потом взяли работать в волость, где и трудился до армии. Служил три года в румынских внутренних войсках (жандармерии). Это — части, которые следили за селами (в городах была полиция). Служил хорошо, присвоили даже звание. Начал учить других. Предлагали остаться в армии, выучиться на офицера. Отец отговорил. После службы гулял два месяца, а потом направили помощником секретаря почты. В штате были: секретарь, телеграфист, секретарь-машинистка. Я стал учиться на секретаря-машиниста, работал на машинке «Феликс».
Кстати, несколько слов о том, как я служил во внутренних войсках. Моей задачей было следить за порядком на улице. В помещениях мы практически не сидели, канцелярской работой не занимались. Главное — профилактика. Мы круглые сутки патрулировали на улицах, проходили из одного конца в другой. Здоровьем, телосложением я был крепкий, меня в округе побаивались. Не было ни хулиганья, ни воров. Люди жили, гуляли по ночам спокойно. Не видно было и распоясавшихся пьяниц.
В это время на выборах победили либералы. Когда председатель примарии узнал, что я сын коммуниста, предложили искать другую работу. Уехал в Лево, работал в Бухаресте.
В 1937—1938 годах Сталин предъявил ультиматум, чтобы румыны освободили Бессарабию. В 1940 году все румынские войска перешли на свою территорию. Утаскивали с собой все, что могли. Дорога была вся усыпана зерном — так торопились. Все служащие (и я в том числе) должны были перейти на румынскую сторону. Отец мне запретил. Как старый большевик, надеялся помочь мне.
Встречали Красную Армию хлебом-солью. Вначале появились два советских истребителя, потом мотоциклисты, кавалерия, машины с чиновниками, сзади шла пехота. Я взялся устраивать всех на квартиры, искать чем накормить. Показал, где какие были учреждения: больница, гимназия, кооперативы.
Новая власть начала с ремонта дорог, а я должен был организовывать транспорт. В понедельник рано утром к моему дому подъехала автомашина, меня попросили с собой. Успел поцеловать жену и спящих детей (а у меня их было трое). Привезли в бывшую гимназию, где уже была охрана. Меня пригласили в кабинет, два часа держали. Задали два вопроса: где учился, почему остался? Тюрьмы у нас не было, они были только в городах. Органы НКВД заняли дом богача, перегородили его. Когда меня туда привели, там уже было человек двенадцать. Среди них — учитель, доктор, аптекарь и другие. Через неделю дом был переполнен. Держали нас июль, август, сентябрь, октябрь. Мы обросли, вшей было много, как песка. Нас не кормили, ели то, что передавали из дома. В моем доме квартировали чекисты. Один из них, напившись, стал приставать к жене, И она была вынуждена уехать к брату.
Из Кишинева приехала комиссия, осмотрела нас и заставила привести всех в порядок. Организовали стрижку, дезинфекцию. Во дворе поставили будки, где нас стали брить и смазывать мазью. Но дней через пять от вшей опять не было покоя.
Утром 25 октября послышался шум автомашин. Кругом — солдаты, собаки. Всех загнали в кузова автомашин. Давка была такая, что можно было только стоять спиной к спине. Привезли на железнодорожную станцию, посадили в вагоны для арестантов. Привезли в Кишинев в центральную тюрьму (на стене я заметил табличку, сообщавшую, что здесь сидел Котовский). С 5 на 6 ноября произошло сильное землетрясение. Рушились стены, одна из которых придавила моего друга, бывшего начальника почты. Нас быстро расселили по казармам, вскоре на машинах отправили на вокзал. Привезли в тюрьму Тирасполя. Держали меня там три месяца. В январе на автомашинах перевезли в харьковскую тюрьму. Я все время интересовался: куда меня, за что? Каждый раз отвечали: такой указ, придется поработать год-два.
В Харькове погрузили в вагоны, продержали несколько дней в тупике и отправили во Владивосток. Еще в Харькове, помню, к нам подсадили поляков. У каждого из них — по несколько кулей, подушки, пуховые одеяла. Один раз по дороге нас выгружали в Новосибирске (держали неделю, мыли в бане). Там к нам подсадили Мохова — бывшего кремлевского работника. У него было десять лет лагерей и пять лет поражения в правах (ссылка). На одной из станций к нам подсадили двух блатных. Они начали «шерстить» поляков, потом сунулись было к нам, но мы их быстро выпроводили из вагона.
К концу февраля 1941 года поезд прибыл в Находку, начали нас кормить. Желающие за двойной паек пошли строить склады. Организовал бригаду Мохов, с ним был еще сибиряк — бывший председатель колхоза. Поработали мы немного, потом нас на работу стали не пускать, начали ночами готовить к отправке.
Погрузили на пароход. Для перевозки арестованных было три парохода: «Советская Латвия», «Главдальстрой», название третьего не помню. На нашем было 500 женщин с детьми. Многие умирали в дороге. Если раздавался гудок и пароход останавливался, значит будут выбрасывать в море трупы умерших. Наш пароход останавливался три раза.
Прибыли в Магадан 20 июня 1941 года. На пароходе из-за тесноты, плохой пищи и воды было много мертвых. Их сложили в сторону, а нам привезли сразу обед. Люди были в страшном состоянии, многих сначала надо было приводить в чувства.
Где сейчас областная больница, располагался пересыльный лагерь. Нас переодели во все лагерное, а гражданскую одежду отобрали и покидали в кучу. Отобрали мешки и у поляков. Во главе с Моховым нас, 14 человек, повели в баню разбирать барахло. Потом на машинах привезли на прииск «Оловянный». Оттуда на барже — до Сеймчана. В Сеймчане был старый лагерь. Где сейчас больница, там был наш барак. Где сейчас «скорая помощь», располагалась больница, где врачами были заключенные Зверев, Топорков, фамилию третьего не помню. Где сейчас пятиэтажки на Октябрьской, там были бараки пересыльного пункта. Сразу же сформировали этапы из тех, кто посильнее, и отправили на прииск Лазо. А меня Мохов научил говорить, что я умею плотничать. Нас, 15-20 человек, оставили в Сеймчане для ремонта и строительства зданий. Сначала строили почту. По весне начали строить дороги, мостили лесом и засыпали гравием. Строили дорогу до Эльгена-Угольного. Потом до второй и третьей фабрики. Был в бригаде по возведению портовского моста.
В мае 1942 года мы начали строить аэровокзал. Возмущает, когда говорят, что порт строили энтузиасты-комсомольцы. Какие комсомольцы?! Когда все работы выполняли мы, арестованные. Нас было больше 200 человек. Я был в бригаде Харитонова (бывшего начальника Харьковской тюрьмы, в чем-то провинился, и его на пять лет — на Колыму. Но пробыл он меньше, двоих выдал, их расстреляли, а он уехал). На втором поселке строили бараки под лагерь. Порт стал расширяться, и лагерь перевели в район улицы Северной.
Прорабом и бригадиром у нас были заключенные. Когда в Сеймчан приезжали американцы, нас переодевали и выставляли за вольных. Осенью нас погрузили на машины, довезли до пристани и отправили в Балыгычан. Там было три участка. Помню только два из них, на которых мне пришлось побывать: «Светлый» и «Правый Арлык». До Балыгычана — на барже, а дальше — пешком через сопки по болотам. Было нас 100 заключенных и 50 вольных. Вольные стали себе строить барак, мы — себе. Построили баню. Каждый насобирал себе по мешку орехов. Начали работать на разведке. Очень скоро начала приходить в негодность обувь. Здесь пригодилось ремесло, которому научил меня отец - сапожник. Отвели мне угол в бане и я стал ремонтировать обувь.
Участок «Светлый» оказался пустым, и нас в конце января отправили на Правый Арлык и на третий участок. На Правом Арлыке я продолжал сапожничать, познакомился с лекпомом (так мы называли местных лекарей). У меня было одно желание: выбраться отсюда в Сеймчан. Чувствовал, что долго здесь не продержусь. Попросил лекпома помочь мне (я сшил ему сапоги и за это попросил найти способ, как отправить меня отсюда). Прошло два-три месяца, но случая не представлялось, Однажды ночью приехали представители ЮГЗПУ и привезли новую группу заключенных, а нас — обратно. 30 человек пешком через сопки, по перевалам отправились в Сеймчан. Шли 15 дней. Грелись у костров: собирали огромную кучу веток, разжигали костер и всю ночь лежали у него, поворачиваясь то одним, то другим боком.
Работал год на агробазе. Там вначале был мужской лагерь. А потом, когда на Северной построили 8 бараков, нас перевели туда.
В 1943 году на машине нас отправили на Лазо. Работал в шахте на прииске имени III пятилетки. Очень много заключенных умирало. Их собирали по баракам и сбрасывали в забракованную шахту. Весной 1945 года в шахте, где я работал, произошел обвал. Меня с тремя переломами привезли в больницу Сеймчана. Лечил хирург Зверев. Он дал третью группу «доходяг», и меня отправили работать в подсобное хозяйство УРСа (Сталин дал указание, чтобы в каждом районе было свое подсобное хозяйство). Поставили охранять хозяйство, дали ружье с четырьмя патронами. Кроме этого, я должен был топить печку, мыть полы. Рядом был свинарник, меня стали туда приглашать кормить, а потом перевели работать по уходу за животными.
Закончилась война, проверили документы, а у меня и судимости как таковой нет. Через год вызвали и сказали, чтобы я принимал хозяйство у завхоза Сергеенко. Я начал строительство. Возвели конюшню, пристройку к свинарнику, начал строить себе домик по переулку Речному. После освобождения очень хотелось уехать работать на Верхний Сеймчан, Звал меня туда зоотехник. Во-первых, я хотел учиться сам на зоотехника; во-вторых, там был женский лагерь, а мне надо было подыскивать жену. Но из Сеймчана мне выехать не разрешили. Остался в подсобном хозяйстве, познакомился с Александрой Васильевной, которая после освобождения жила на агробазе. У нас родилось двое детей: сын и дочь.
Позже я узнал о судьбе своих родных. Жену с двумя дочерями отправили в ссылку в Сибирь. Сына взял мой отец, который уехал от произвола в Румынию.
Как вспоминает со слезами Александра Васильевна, — распались две семьи. И у меня была семья (жена и трое детей), и у нее были муж и дочь. Мы прожили долгую жизнь, вырастили детей, а вспоминать все это очень трудно. Все пришлось испытать! Видел, как прямо на глазах убивали людей. Вспоминается такой случай. Было это на Правом Арлыке. Конвоир Орлов любил стрелять в заключенных. Однажды пошел на шурф один еврей с нашего этапа, а Орлов сидит на камне, ружье при нем, крикнул: «Ты куда?». Заключенный отвечает: «По нужде». Конвоир выстрелил прямо в него, а потом в меня прицелился. Я не помню, как бежал, не чувствовал камней. Однажды Александра Васильевна стояла около дома по Речному переулку. Мимо вели с работы колонну заключенных. Сопровождали ее конвоиры с собаками. Вдруг дали очередь прямо по колонне. Подъехала машина, покидали трупы в кузов, — и все дела. Я выскочил из дома, закричал на жену, чтобы не стояла, не смотрела. Запросто и ее могли пристрелить.
Вспоминается, как строили в Сеймчане. Рубили деревья, тут же очищали их от ветвей и коры и строили. Так были возведены здания райисполкома, СГРЭ, аэропорта, портовской гостиницы. Умельцы строили эти дома без единого гвоздя. Заключенные были повсюду! На Верхнем Сеймчане был большой женский лагерь (1700—1900 человек), в Сеймчане — пересыльный лагерь (здесь собирали этапы на Лазо, на Каньон, на 3-ю фабрику и в другие места). Заключенные строили поселок. Много их умирало. Кладбища были на территории радиоцентра, перед ЖБИ, сразу за поселком (где гостиница ССК «Среднеканский»). Большое кладбище за ССК в лесу.
Дмитрий МАРЬЯН.
(Записали Нина КЛЮШИНА и Лариса ШАМСУТДИНОВА).
Н О В А Я К О Л Ы М А
№ 72 (6155)
16 июня 1990 года