«Солдатские письма»
Газета «Новая Колыма»
от 21 февраля 1977 года
Короткие минуты между боями, на отдыхе, на излечении после ранения мысли советских солдат вновь и вновь возвращались в далекий тыл, где остались их матери, жены, сестры и братья. В минуты затишья или на госпитальной койке набрасывались скупые слова правды о грозных днях войны.
До нас дошли эти совершенно особые документы войны — солдатские письма. Сегодня они для нас — летопись, хроника боевых событий, верный барометр морально-политического состояния войск и советского тыла во время войны. В простых и человечных документах, как в чистом источнике, отражены подвиги и ратный труд бойцов, радость побед и боль потерь...
А были и такие письма: «Милая Тонечка! Я не знаю, прочитаешь ли ты когда-нибудь эти строки! Но я твердо знаю, что это мое последнее письмо. Сейчас идет бой — жаркий, смертельный. Наш танк подбит. Кругом фашисты. Весь день отбиваем атаки. Сегодня шестой день войны. Мы остались вдвоем — Павел Абрамов и я. Ты его знаешь, я тебе писал о нем. Мы не думаем о спасении своей жизни. Мы воины и не боимся умереть за Родину. Мы думаем, как бы подороже немцы заплатили за нас, за нашу жизнь... Я сижу в изрешеченном и изуродованном танке. Жара невыносимая, хочется пить. Воды нет ни капельки. Твой портрет лежит у меня на коленях. Я смотрю на него, на твои голубые глаза, и мне становится легче — ты со мной. Мне хочется с тобой говорить, много- много, откровенно, как раньше, там, в Иваново... Когда наш танк впервые встретился с врагом, я бил по нему из орудия, косил пулеметным огнем, чтобы больше уничтожить фашистов и приблизить конец войны, чтобы скорее увидеть тебя, мою дорогую. Но мои мечты не сбылись. Танк содрогается от вражеских ударов, но мы пока живы. Снарядов нет, патроны на исходе. Павел бьет по врагу прицельным огнем, а я «отдыхаю», с тобой разговариваю. Знаю, что это в последний раз. Сквозь пробоины танка я вижу улицу, зеленые деревья, цветы в саду яркие-яркие. У вас, оставшихся в живых, после войны будет такая же жизнь — яркая, красочная, как эти цветы, и счастливая... Ты не плачь. На могилу мою ты, наверное, не придешь, да и будет ли она — могила!..».
У Павла Абрамова и Александра Голикова есть могила. Их поединок с врагом видели местные жители, которые потом рассказали:
«Со всех сторон по танку били пушки и пулеметы. Когда от вражеской пули погиб один товарищ, другой продолжал неравный бой. Вышли снаряды и патроны. Оставшийся в живых танкист поджег танк и тоже был убит». Но теперь на этом месте установлен обелиск. На нем навсегда запечатлены имена героев.
Вот такие письма читались со сцены Дома культуры совхоза «Среднеканский». На ней были красочно оформлены слова М Горького: «Пусть же их имена вечно прибудут с нами как лучи солнца, рождающие радость, жизнь, красоту и свободу».
И мы подумали: сколько же героев известных и неизвестных создавали своими письмами, как и Саша Голиков, героическую летопись войны! Их немало приходило с фронта и в далекий Сеймчан, писем бойцов, оставивших здесь, на колымской земле своих родных и близких. Они печатались на страницах газеты «Металл—Родине», выходившей тогда в Сеймчане.
Пишет Герой Советского Союза Александр Липилин коллективу горняков Юго-Запада:
«Меня иногда спрашивают, когда я начал воевать с фашистами! С этого и начну. Защищать нашу Родину я поднялся в воздух в четыре часа утра 22 июня 1941 года. Мы стояли у западной границы. С тех пор мною лично и совместно с друзьями уничтожено более 15 вражеских самолетов.
...Вражеский бомбардировщик «Ю-88» шел с полной нагрузкой к одному нашему важному объекту. Я поймал его в облаках и тотчас убил двух стрелков. Подошел ближе к самолету врага. Видно было, как обезоруженный летчик, упершись в бронеплощадку, ждал, когда я дам очередь по нему. Но пока я гнал врага, штурман стащил убитого стрелка и, усевшись на его место, начал стрелять. Этого я недоучел – был первый период войны. Но сманеврировав, я дал очередь по хищнику. Задымил правый мотор. Вскоре от перегрузки и от больших оборотов (противник пытался удрать) отказал второй мотор вражеского самолета, и он грузно врезался в берег реки. Тут только я заметил, что у моего самолета поврежден бензобак и масляные баки. Однако никаких осложнений это не вызвало. Через день машина снова была в полете.
...Это было задолго до налета фашистских стервятников на Москву, в июле 1941 года. Мне сообщили по радио о бомбардировщике, пытавшемся пробраться в облаках к столице. Я поднялся на девять тысяч метров, поймал врага и бил неотступно до тех пор, пока он не врезался в болото. Оказалось, это был разведчик. Экипаж состоял из полковника, майора и двух капитанов.
...Был случай, когда меня подбила вражеская зенитка и я спустился с парашютом израненный и обгоревший. Несколько дней пролежал в болоте, пока меня не подобрали партизаны. Вернувшись из вражеского тыла, я узнал, что правительство присвоило мне звание Героя Советского Союза. Узнал я это из телеграммы Анисьи Андреевны — матери своей. Она услышала эту весть по радио. Первая узнала мать и о награждении меня еще ранее орденом Ленина.
Наш героический советский народ разгромит ненавистные банды. Час этого разгрома недалек. Будем же общими усилиями ковать победу. Товарищи горняки Юго-Запада, давайте больше смертоносного металла фронту».
Разве можно победить народ, который состоит из таких людей, о которых пишет Семен Мицель в Сеймчан. Он перенес тяжелые дни отхода наших войск в первые дни войны.
«Мы шли пешком по украинской земле вглубь страны. Нас было одиннадцать человек. 29 августа 1941 года мы попали в немецкое окружение. Меня и моих юных друзей схватили палачи — гестаповцы. Через несколько дней нас по одному начал вызывать немецкий офицер. Он склонял каждого из нас стать изменником родины. Ни обещание вознаградить нас, ни угрозы — ничто не могло сломить духа комсомольцев. Очередь дошла и до меня. Гестаповец предложил подписать вместе с десятью юношами состряпанное фашистами обращение ко всем комсомольцам Советского Союза. Понятно было, что это за обращение. Пятерых моих друзей расстреляли. Остальных, видимо, решили пытать дальше. Однако в планы гестаповцев внесла серьезные коррективы Красная Армия, освободившая город, где мы были обречены. День нашего освобождения я считаю днем моего нового рождения. Скоро я вылечусь и обязательно пойду в артиллерийское училище, куда меня зачисляют. Я не останусь в долгу перед этими бессердечными, жестокими и жадными палачами».
И действительно, советские люди не остались в долгу. Тысячи, миллионы захватчиков нашли свои могилы на нашей земле, потому что на ее защиту встали такие патриоты, как Иван Соловьев. О потере своего лучшего друга пишет в Сеймчан Т. Г. Зайцевой — кассиру стройконторы — Надя Самсонова:
«Ты знаешь, тетя, Ивана Соловьева, который всегда дружил с нашими Севой и Ваней. Во время войны он—военный врач — попал в плен к немецким разбойникам.
— Ты лечил партизан! — спрашивали фашисты у Соловьева.
— Да, лечил! — отвечал патриот.
Тогда враги вывернули Соловьеву ноги и руки, а на груди выжгли крест. Перед тем, как его сразили вражеской пулей, он крикнул им в лицо:
— Всех не перестреляете! Нас много! За меня отомстят чудо-богатыри — советские воины!
Вот какой герой Ваня Соловьев».
«Дорогая мама! — пишет фронтовик Борис Егере в Сеймчан своей матери — Ксении Михайловне. —В перерыве между боями пишу тебе, моя единственная, родная, это коротенькое письмецо о том, что то доверие, которое оказала нам Родина — с оружием в руках защищать ее честь и независимость — я и мои боевые товарищи оправдаем. Обо мне не беспокойся, мать, жив буду —увидимся, погибну—так только смертью героя. Но я не собираюсь умирать. Наоборот. Я уничтожу много врагов, а сам вернусь к тебе с победой...».
Мы не знаем о дальнейшей судьбе Бориса Егерса. Возможно, кто-то из сеймчанцев помнит его семью, знает о фронтовике.
А вот письмо летчика-истребителя Владимира Углянского горнякам Юго-Запада, озаглавленное «Таран». Он пишет:
«Как ни различны назначения летчика и горняка, но мы с вами делаем одно общее дело: вы добываете металл, а мы этим металлом истребляем немецко-фашистских захватчиков.
С группой истребителей я сопровождал штурмовики. Пока на шоссе между Изюмом и Барвинково они делали свое дело, а мы прикрывали их сверху, появились десять «Юнкерсов»-пикировщиков.
С четырьмя самолетами товарищей я завязал бой с бомбардировщиками. Быстро сбил ведущего, мои товарищи—еще две вражеские машины.
За двадцать минут боя немецкие летчики потеряли еще два самолета. Но в это время подошло новое звено вражеских истребителей. Боеприпасы у нас вышли, я подал команду выходить из боя. Но одновременно с этим оторвал от строя одну из вражеских машин и решил ее сбить.
Враг пытался уйти, но я не давал возможности удалиться и, зайдя к нему в хвост, через несколько секунд отсек ему хвостовое оперение. Стервятник сразу зашел в штопор, а я – в резко отрицательное пикирование, из которого, обычно, выхода нет. Оставалось десять — пятнадцать метров до леса, когда я все-таки выровнял самолет. Хотя и с большим трудом, но дотянул до своего аэродрома. После ремонта я сбил очередного «Мессершмитта-110». Это был четвертый самолет в 1942 году. Таков мой боевой отчет горнякам Юго-Запада».
Безусловно, такие письма поднимали настроение тружеников тыла, воодушевляли их на рекорды в труде. Фронт и тыл крепили связь письмами, сообщениями о своих боевых и трудовых успехах. Это тесное содружество приблизило час победы. И она пришла, но многие тысячи адресатов были вычеркнуты из жизни. Остались их письма нам в наследство, как реликвия боевой славы, мужества и несгибаемости советского человека.
В. МАРКОЗОВ.
