Без суда и следствия. Воспоминания репрессированного

Дмитрий Алексеевич Марьян родился в 1908 году в Молдавии. Пережил Октябрьскую революцию, становление Советской власти в Бессарабии и присоединение ее к СССР. В 1940 году без суда и следствия Особым Совещанием при НКВД был арестован и отправлен в колымские лагеря. Освобожден в 1948 году, позже – реабилитирован. В настоящее время проживает в Сеймчане.

 

Родился я и жил в Молдавии в бедной семье. Отец был сапожником. Однажды помещик дал ему кусок земли, чтобы он строил себе дом. Но в 1914 году началась война. Дом остался недостроенным, а отец ушел на фронт. В 1918 году вернулся домой уже коммунистом-большевиком.

Сапожное дело я не любил. Больше нравилось читать. Мечтал работать каким-нибудь чиновником. Вначале устроился в суд. Было мне тогда 15 лет. Немного поработав, получил предложение на сдачу экзаменов на архивариуса. Когда приехал на экза­мены, выяснилось, что я еще слишком молод и до­верить такую работу мне еще не могут. А уехать из дома очень хотелось, так как семья большая, детей куча. Прочитал объявление, что принимаются экзамены на секретаря примарии (местного органа власти). Отпросился у отца и поехал. Было нас че­ловек сто, все румыны, всех возрастов (одному даже лет 40). Из нас успешно экзамен сдали 14 че­ловек, среди которых был и я.

Получил назначение в село Конгаз секретарем примарии, проработал там два года. Потом взяли работать в волость, где и трудился до армии. Служил три года в румынских внутренних войсках (жандармерии). Это — части, которые следили за селами (в городах была полиция). Служил хорошо, присвоили даже звание. Начал учить других. Пред­лагали остаться в армии, выучиться на офицера. Отец отговорил. После службы гулял два месяца, а потом направили помощником секретаря почты. В штате были: секретарь, телеграфист, секретарь-машинистка. Я стал учиться на секретаря-машиниста, работал на машинке «Феликс».

Кстати, несколько слов о том, как я служил во внутренних войсках. Моей задачей было следить за порядком на улице. В помещениях мы практически не сидели, канцелярской работой не занимались. Главное — профилактика. Мы круглые сутки патру­лировали на улицах, проходили из одного конца в другой. Здоровьем, телосложением я был крепкий, меня в округе побаивались. Не было ни хулиганья, ни воров. Люди жили, гуляли по ночам спокойно. Не видно было и распоясавшихся пьяниц.

В это время на выборах победили либералы. Когда председатель примарии узнал, что я сын коммуниста, предложили искать другую работу. Уехал в Лево, работал в Бухаресте.

В 1937—1938 годах Сталин предъявил ультима­тум, чтобы румыны освободили Бессарабию. В 1940 году все румынские войска перешли на свою территорию. Утаскивали с собой все, что могли. Дорога была вся усыпана зерном — так торопи­лись. Все служащие (и я в том числе) должны бы­ли перейти на румынскую сторону. Отец мне за­претил. Как старый большевик, надеялся помочь мне.

Встречали Красную Армию хлебом-солью. Вначале появились два советских истребителя, по­том мотоциклисты, кавалерия, машины с чиновни­ками, сзади шла пехота. Я взялся устраивать всех на квартиры, искать чем накормить. Показал, где какие были учреждения: больница, гимназия, коо­перативы.

Новая власть начала с ремонта дорог, а я дол­жен был организовывать транспорт. В понедельник рано утром к моему дому подъехала автомашина, меня попросили с собой. Успел поцеловать жену и спящих детей (а у меня их было трое). Привезли в бывшую гимназию, где уже была охрана. Меня пригласили в кабинет, два часа держали. Задали два вопроса: где учился, почему остался? Тюрьмы у нас не было, они были только в городах. Орга­ны НКВД заняли дом богача, перегородили его. Когда меня туда привели, там уже было человек двенадцать. Среди них — учитель, доктор, аптекарь и дру­гие. Через неделю дом был переполнен. Держали нас июль, август, сентябрь, октябрь. Мы обросли, вшей было много, как песка. Нас не кормили, ели то, что передавали из дома. В моем доме кварти­ровали чекисты. Один из них, напившись, стал при­ставать к жене, И она была вынуждена уехать к брату.

Из Кишинева приехала комиссия, осмотрела нас и заставила привести всех в порядок. Организова­ли стрижку, дезинфекцию. Во дворе поставили будки, где нас стали брить и смазывать мазью. Но дней через пять от вшей опять не было покоя.

Утром 25 октября послышался шум автомашин. Кругом — солдаты, собаки. Всех загнали в кузова автомашин. Давка была такая, что можно было только стоять спиной к спине. Привезли на желез­нодорожную станцию, посадили в вагоны для арес­тантов. Привезли в Кишинев в центральную тюрь­му (на стене я заметил табличку, сообщавшую, что здесь сидел Котовский). С 5 на 6 ноября произо­шло сильное землетрясение. Рушились стены, одна из которых придавила моего друга, бывшего на­чальника почты. Нас быстро расселили по казар­мам, вскоре на машинах отправили на вокзал. При­везли в тюрьму Тирасполя. Держали меня там три месяца. В январе на автомашинах перевезли в харьковскую тюрьму. Я все время интересовался: куда меня, за что? Каждый раз отвечали: такой указ, придется поработать год-два.

В Харькове погрузили в вагоны, продержали не­сколько дней в тупике и отправили во Владивосток. Еще в Харькове, помню, к нам подсадили поляков. У каждого из них — по несколько кулей, подушки, пуховые одеяла. Один раз по дороге нас выгружа­ли в Новосибирске (держали неделю, мыли в ба­не). Там к нам подсадили Мохова — бывшего кремлевского работника. У него было десять лет лагерей и пять лет поражения в правах (ссылка). На одной из станций к нам подсадили двух блат­ных. Они начали «шерстить» поляков, потом суну­лись было к нам, но мы их быстро выпроводили из вагона.

К концу февраля 1941 года поезд прибыл в Находку, начали нас кормить. Желающие за двой­ной паек пошли строить склады. Организовал бригаду Мохов, с ним был еще сибиряк — бывший председатель колхоза. Поработали мы немного, по­том нас на работу стали не пускать, начали ноча­ми готовить к отправке.

Погрузили на пароход. Для перевозки аресто­ванных было три парохода: «Советская Латвия», «Главдальстрой», название третьего не помню. На нашем было 500 женщин с детьми. Многие умира­ли в дороге. Если раздавался гудок и пароход ос­танавливался, значит будут выбрасывать в море трупы умерших. Наш пароход останавливался три раза.

Прибыли в Магадан 20 июня 1941 года. На па­роходе из-за тесноты, плохой пищи и воды было много мертвых. Их сложили в сторону, а нам при­везли сразу обед. Люди были в страшном состоя­нии, многих сначала надо было приводить в чув­ства.

Где сейчас областная больница, располагался пересыльный лагерь. Нас переодели во все лагер­ное, а гражданскую одежду отобрали и покидали в кучу. Отобрали мешки и у поляков. Во главе с Мо­ховым нас, 14 человек, повели в баню разбирать барахло. Потом на машинах привезли на прииск «Оловянный». Оттуда на барже — до Сеймчана. В Сеймчане был старый лагерь. Где сейчас больница, там был наш барак. Где сейчас «скорая помощь», располагалась больница, где врачами были заклю­ченные Зверев, Топорков, фамилию третьего не помню. Где сейчас пятиэтажки на Октябрьской, там были бараки пересыльного пункта. Сразу же сформировали этапы из тех, кто посильнее, и от­правили на прииск Лазо. А меня Мохов научил го­ворить, что я умею плотничать. Нас, 15-20 человек, оставили в Сеймчане для ремонта и строительства зданий. Сначала строили почту. По весне начали строить дороги, мостили лесом и засыпали гравием. Строили дорогу до Эльгена-Угольного. Потом до второй и третьей фабрики. Был в бригаде по воз­ведению портовского моста.

В мае 1942 года мы начали строить аэровок­зал. Возмущает, когда говорят, что порт строили энтузиасты-комсомольцы. Какие комсомольцы?! Когда все работы выполняли мы, арестованные. Нас было больше 200 человек. Я был в бригаде Харитонова (бывшего начальника Харьковской тюрьмы, в чем-то провинился, и его на пять лет — на Колыму. Но пробыл он меньше, двоих выдал, их расстреляли, а он уехал). На втором поселке строили бараки под лагерь. Порт стал расширяться, и лагерь перевели в район улицы Северной.

Прорабом и бригадиром у нас были заключен­ные. Когда в Сеймчан приезжали американцы, нас переодевали и выставляли за вольных. Осенью нас погрузили на машины, довезли до пристани и от­правили в Балыгычан. Там было три участка. Пом­ню только два из них, на которых мне пришлось побывать: «Светлый» и «Правый Арлык». До Балыгычана — на барже, а дальше — пешком через сопки по болотам. Было нас 100 заключенных и 50 вольных. Вольные стали себе строить барак, мы — себе. Построили баню. Каждый насобирал себе по мешку орехов. Начали работать на разведке. Очень скоро начала приходить в негодность обувь. Здесь пригодилось ремесло, которому научил меня отец - сапожник. Отвели мне угол в бане и я стал ремонтировать обувь.

Участок «Светлый» оказался пустым, и нас в конце января отправили на Правый Арлык и на третий участок. На Правом Арлыке я продолжал сапожничать, познакомился с лекпомом (так мы называли местных лекарей). У меня было одно же­лание: выбраться отсюда в Сеймчан. Чувствовал, что долго здесь не продержусь. Попросил лекпома помочь мне (я сшил ему сапоги и за это попро­сил найти способ, как отправить меня отсюда). Прошло два-три месяца, но случая не представля­лось, Однажды ночью приехали представители ЮГЗПУ и привезли новую группу заключенных, а нас — обратно. 30 человек пешком через сопки, по перевалам отправились в Сеймчан. Шли 15 дней. Грелись у костров: собирали огромную кучу веток, разжигали костер и всю ночь лежали у него, поворачиваясь то одним, то другим боком.

Работал год на агробазе. Там вначале был муж­ской лагерь. А потом, когда на Северной построили 8 бараков, нас перевели туда.

В 1943 году на машине нас отправили на Лазо. Работал в шахте на прииске имени III пятилетки. Очень много заключенных умирало. Их собирали по баракам и сбрасывали в забракованную шахту. Весной 1945 года в шахте, где я работал, произо­шел обвал. Меня с тремя переломами привезли в больницу Сеймчана. Лечил хирург Зверев. Он дал третью группу «доходяг», и меня отправили ра­ботать в подсобное хозяйство УРСа (Сталин дал указание, чтобы в каждом районе было свое под­собное хозяйство). Поставили охранять хозяйство, дали ружье с четырьмя патронами. Кроме этого, я должен был топить печку, мыть полы. Рядом был свинарник, меня стали туда приглашать кормить, а потом перевели работать по уходу за живот­ными.

Закончилась война, проверили документы, а у меня и судимости как таковой нет. Через год вы­звали и сказали, чтобы я принимал хозяйство у завхоза Сергеенко. Я начал строительство. Возвели конюшню, пристройку к свинарнику, начал строить себе домик по переулку Речному. После освобождения очень хотелось уехать работать на Верхний Сеймчан, Звал меня туда зоотехник. Во-первых, я хотел учиться сам на зоотехника; во-вторых, там был женский лагерь, а мне надо было подыскивать жену. Но из Сеймчана мне выехать не разрешили. Остался в подсобном хозяйстве, познакомился с Александрой Васильевной, которая после освобож­дения жила на агробазе. У нас родилось двое де­тей: сын и дочь.

Позже я узнал о судьбе своих родных. Жену с двумя дочерями отправили в ссылку в Сибирь. Сы­на взял мой отец, который уехал от произвола в Румынию.

Как вспоминает со слезами Александра Ва­сильевна, — распались две семьи. И у меня была семья (жена и трое детей), и у нее были муж и дочь. Мы прожили долгую жизнь, вырастили детей, а вспоминать все это очень трудно. Все при­шлось испытать! Видел, как прямо на глазах убива­ли людей. Вспоминается такой случай. Было это на Правом Арлыке. Конвоир Орлов любил стрелять в заключенных. Однажды пошел на шурф один ев­рей с нашего этапа, а Орлов сидит на камне, ружье при нем, крикнул: «Ты куда?». Заключенный отвечает: «По нужде». Конвоир выстрелил прямо в него, а потом в меня прицелился. Я не помню, как бежал, не чувствовал камней. Однажды Алек­сандра Васильевна стояла около дома по Речному переулку. Мимо вели с работы колонну заключен­ных. Сопровождали ее конвоиры с собаками. Вдруг дали очередь прямо по колонне. Подъехала машина, покидали трупы в кузов, — и все дела. Я выскочил из дома, закричал на жену, чтобы не стояла, не смотрела. Запросто и ее могли пристре­лить.

Вспоминается, как строили в Сеймчане. Рубили деревья, тут же очищали их от ветвей и коры и строили. Так были возведены здания райисполко­ма, СГРЭ, аэропорта, портовской гостиницы. Умель­цы строили эти дома без единого гвоздя. Заклю­ченные были повсюду! На Верхнем Сеймчане был большой женский лагерь (1700—1900 человек), в Сеймчане — пересыльный лагерь (здесь собирали этапы на Лазо, на Каньон, на 3-ю фабрику и в другие места). Заключенные строили поселок. Много их умирало. Кладбища были на территории радиоцентра, перед ЖБИ, сразу за поселком (где гостиница ССК «Среднеканский»). Большое кладбище за ССК в лесу.

 

Дмитрий МАРЬЯН.

(Записали Нина КЛЮШИНА и  Лариса ШАМСУТДИНОВА).

Н О В А Я  К О Л Ы М А

№ 72 (6155)

16 июня 1990 года