Сеймчанский Каньон: там клубятся сизые туманы
Об экспедиции на Каньон
Если небо не затянуто тучами, а горизонт далёкий и чёткий, я вижу его грани там, где небо сливается с землёй, и его ослепительные снега словно сияют в моё окно, смущая и тревожа душу. Он плавно поднимает и опускает линию горизонта на северо-западе и впитывает все немыслимые краски всех рассветов и закатов. Иногда он подёрнут лёгкой дымкой или прозрачными, невесомыми облаками, и тогда далёкие очертания его становятся расплывчатыми и загадочными, как полунамёк, недосказанная фраза.
Снега там ложатся рано, когда в долине ещё буйствует осень, а иногда и в июле он грозит снежными вершинами, напоминая о скоротечности северного лета в частности и жизни в целом.
В липкой, одуряющей духоте летних дней он вдруг закрывается тяжёлыми тучами и гонит их в долину, неся затяжные дожди и холод.
Это Каньон. Я вижу его манящие горы из своего окна, когда, отвернувшись от компьютера, слегка отодвигаю штору. Я вижу его горы из разбитого окошка брошенной метеостанции, куда нас загнал внезапный дождь. Я вижу его на своих фотографиях, к которым возвращаюсь снова и снова, пока долину давят пятидесятиградусные морозы.
Я вспоминаю его ползучие туманы. Они живые, они дышат и движутся. Они клубятся на голых вершинах и, плавно скользя, стекают в распадки, то скрывая, то обнажая потаённые складки гор. Они сливаются с утренним бесцветным небом или растворяются в его голубизне. Иногда они застывают угрюмо и неподвижно, словно пришитые к склонам серыми нитями нудного дождя. Они там всегда. Там их вечный суровый дом, где они рождаются и умирают.
Я вижу горы Каньона, когда нас, искателей приключений, безжалостно кидает на борта и от бортов в кузове натужно гудящей машины, карабкающейся на перевал по давно заброшенной дороге.
Этот телефонный звонок в моей квартире всегда раздаётся внезапно.
- Мы собираемся на Каньон. Едешь?
Риторический вопрос!!!
- Когда? Сколько дней?
- Завтра утром. На семь дней.
Поскольку звонок раздаётся, как правило, в обед или во второй половине дня, приходится в спешном порядке мобилизоваться, и отлетают в сторону все, даже очень срочные, дела. Список необходимого для поездки из года в год один и тот же, поэтому он быстро укладывается на бумаге, а потом начинается беготня по магазинам, закупка продуктов; из дальних углов вытаскивается всё походное и рыболовное снаряжение. Самое главное – пристроить в надёжные руки соседей фазенду, квартиру и двух четвероногих друзей. Заметив в моём взгляде звериную тоску, соседи, тяжко вздохнув, безропотно смиряются со своей участью. Куда тебя денешь? Поезжай.
Название «Каньон» в употреблении сеймчанцев – понятие весьма неопределённое. Когда-то там был рудник и одноимённый посёлок, о котором в нынешнее время мало кто может рассказать, ибо закрыт он в середине 50-х годов. Есть небольшая речка Каньон, приток реки Сеймчан. Эта речка на определённом участке своего русла протекает между отвесными скалами, стоящими почти вплотную, за что она и получила своё название.
Эта горная местность на протяжении десятков километров включает в себя самые высокие точки Среднеканского района. Здесь Туоннах, здесь гора Эзоп, здесь пик Половникова. И всё это Каньон. Люди старшего поколения и геологи различают Старый и Новый Каньоны, а в нынешнее время, вероятно, для удобства восприятия, эти же места называют Ближним и Дальним Каньонами.
И вот уже машина мчится в сторону гор. Первые 45 километров она идёт с приличной скоростью, потому что дорога здесь, по колымским понятиям, хорошая. Проложена она ещё в конце 30-х и 40-х годах, и, как вся колымская трасса, лежит на человеческих костях, потому что работали здесь заключённые. Жёсткие требования к качеству дороги в период Дальстроя (проверяли это качество известным на Колыме способом – ехали, ставя на капот стакан с жидкостью, и, не приведи Бог, она прольётся), активная её эксплуатация в последующие годы и соответствующий присмотр обеспечивают достаточно комфортное путешествие и в наши дни.
Граница между дорогой хорошей и не очень проходит на повороте к реке Дерас- Юрега и 3-ей фабрике. Когда-то здесь, на левом берегу реки Сеймчан, был посёлок – придаток рудника имени Чапаева и рудника имени Лазо с его фабриками и прииском. С 1940 по 1955 год здесь добывали касситерит – руду на олово. Основной рабочей силой были заключённые; многие из них навсегда остались в заброшенных шахтах и штольнях, в окрестных распадках на затерянных кладбищах.
Лагерные постройки тех времён, достаточно хорошо сохранившиеся, встречаются по всем окрестностям, и сам посёлок ещё в 80-е годы частично сохранял свой облик. Он был похож на музей под открытым небом. Полуразрушенные деревянные домишки, внушительное здание клуба, множество предметов быта представляли определённый интерес для тех, кто посещал этот берег.
С начала 90-х годов сюда зачастили иностранцы, кому - то это не понравилось, и однажды на месте построек было обнаружено пепелище.
О руднике напоминает одна из улиц Сеймчана – Лазовская; она естественным образом переходит в трассу, ведущую в сторону Лазо и Каньона, да на правом берегу реки среди песков, пахнущих кислотой, жутким призраком чернеет скелет 3-ей фабрики. Ребятишки местной школы - пионеры дружины имени Лаврентия Берии - давно уже глубокие пенсионеры, иных нет в живых…
В период работы этого крупнейшего на Колыме оловодобывающего предприятия берега реки соединял мост. Его сожгли в 70-х годах, в бытность совхоза «Рассохинский», чтобы ограничить доступ к оленьим пастбищам, мотивируя это сомнительное мероприятие тем, что рыбаки и местные туристы отстреливают оленей.
По малой воде реку легко переехать на соответствующей технике, что мы и делаем, сгрудившись у бортов машины и глядя, как бурлящие волны захлёстывают колёса и подножку кабины.
- Миша, когда ты сам заболел Каньоном? Что для тебя эти места?
- Всё из детства. Мой отец, Степан Иванович Авилов, много лет проработал на этой трассе водителем газогенераторной машины; такие машины работали на газе, полученном от сожжённой древесины. Иногда он брал меня с собой в рейс. Это были мои первые поездки сюда. О них остались смутные воспоминания, слишком был мал. Настоящее понимание Каньона и особенное отношение к нему пришли немного позже.
- Что рассказывал твой отец о том времени, когда здесь были каторжные лагеря?
- Он всегда был очень скуп на лагерную тему, хотя возил не только грузы, но и заключённых. Уже когда я подрос, он упоминал о крупном восстании – несколько сот заключённых в районе Мылги. Руководили восстанием подполковник и капитан. Фамилии не назывались, или я их не запомнил. Были перекрыты все дороги, вблизи Сеймчана на Юртовском мосту уложили мешки с песком и соорудили пулемётные гнёзда, потому что ждали прорыва восставших на Сеймчанский аэродром. Все участники этого восстания были уничтожены, кроме его руководителей, которых так и не нашли. Потом уже, в 80-е и 90-е, когда тема ГУЛАГа была широко открыта, я узнал эти события в рассказах Варлама Шаламова.
Отец был классным водителем, был всегда загружен работой. У нас была большая семья – шестеро детей, поэтому отец, сколько я помню, работал без конца. Он был убеждённым коммунистом, подал заявление в партию, когда немцы стояли под Сталинградом. В 1953 году, когда образовалась Магаданская область, стал депутатом областного совета I созыва; всегда занимался большой общественной деятельностью.
Об отце и том периоде, когда со второй половины 40-х и до середины 50-х функционировал Верхне-Сеймчанский горнорудный комбинат имени Жукова («Каньон») и там добывали эритрин – руду на кобальт, мне рассказал товарищ отца бывший з/к Зуйков Фёдор Кузьмич. Он из тех, о ком на Колыме говорят: дали ему год, отсидел двадцать четыре месяца, освободили досрочно через пять лет. Фёдор Кузьмич, получив 5 лет, отсидел 21 год. 1900 года рождения, коммунист с дореволюционным стажем (с 1917 года), он в звании бригадного комиссара преподавал в военной академии в Москве, когда в 1934 году после убийства Кирова в числе многих других был арестован и попал на Колыму. Репрессирован был также его сын Лев 12-13 лет. Мальчик был разлучён с матерью и сослан на север Омской области. Впоследствии во время Великой Отечественной войны Лев Фёдорович Зуйков был призван в действующую армию и за заслуги перед Родиной награждён (дважды!) Орденом Александра Невского.
Фёдор Кузьмич вспоминал Каньон как место, где бесследно исчезали «враги народа». По его словам, в районе Каньона был совершён массовый расстрел заключённых. Это были старые коммунисты с дореволюционным стажем, которых предварительно собрали в количестве 120-150 человек в БУРе (Барак усиленного режима. Авт. )в посёлке Верхний Сеймчан и долго, целенаправленно морили голодом.
Была весна, время перелёта птиц. Охрана охотилась и потроха убитой птицы выбрасывала на помойку. Ночью измождённые з/к (Фёдор Кузьмич был одним из них) выползали из барака и питались этими отходами. В один из дней всех этих заключённых вывезли в сторону Каньона и расстреляли в районе одного из перевалов. Об этом сразу стало известно по беспроволочному лагерному «телеграфу». Сам Зуйков уцелел случайно. Он не мог ходить, потому что сильно обварился кипятком и лежал в это время в агонии. Увидев его в таком состоянии и не имея желания тащить на себе больного з/к, охранник сказал: «Так подохнет».
Это и спасло. Он выздоровел, а потом удалось затеряться среди других заключённых. Когда он был освобождён, к нему в Сеймчан приехала жена. Словно компенсируя страшные годы в сталинских лагерях, судьба определила ему долгую жизнь, около 90 лет.
Бывшие з/к, спецпоселенцы – это люди, среди которых мы жили. Моя мама Галина Андреевна обладала удивительным даром – люди к ней тянулись. Очень уважали отца. По словам Фёдора Кузьмича, он многих спас от расстрела. Когда он перевозил заключённых, расстрелов «при попытке к бегству» избегали.
Поскольку семья наша была многодетной, были, конечно, финансовые затруднения. Чтобы как-то помочь, я лет с 13-14 (это были уже 60-е годы) летом подрабатывал в поселковой котельной. Там неплохо платили. Все рабочие – бывшие з/к. Мы занимались демонтажем оборудования на Каньоне. Это было американское оборудование, полученное по ленд-лизу. Кроме того, вывозили металлолом. Многие из моих товарищей по работе провели определённое количество лет как раз в этих местах, но рассказывали об этом очень скупо.
Когда распахнулись ворота Освенцима, мир узнал о чудовищных преступлениях фашистов и содрогнулся. В центре Европы фашисты не смогли спрятать свои страшные дела, и всё закончилось Нюрнбергским процессом. А у нас огромная территория, лозунги, свобода, равенство, братство, моральный кодекс – и вся страна в лагерях. Остался только суд истории.
Машина ползёт по таёжной дороге, проваливаясь в ямы, наполненные водой и грязью, преодолевая болотистые участки. Деревья, подступившие вплотную, нещадно хлещут нас ветками, только успевай пригнуться. Трудно поверить, что раньше посёлки Сеймчан и Каньон соединял автобусный маршрут. После закрытия Каньона население ещё активно посещало его, когда начинался ягодный сезон. Через речку Медвежью, правый приток Сеймчанки, были переброшены мосты, останки которых ещё можно увидеть.
Дорога всё время незаметно идёт в гору. По обочинам – то тайга, то болотистая тундра, покрытая голубичником, а местами – морошкой.
На последнем переезде через Медвежку мы останавливаемся для непродолжительного отдыха. Пока на костре закипает чайник, бродим по окрестностям, радуясь возможности размяться и полакомиться ягодой.
Впереди – перевалы. Машина, надрывно гудя мотором и дребезжа всеми своими частями так, что становится её жаль, словно она живое стонущее существо, будет карабкаться всё выше. Когда здесь ходили слабосильные газгены, работавшие на газочурке, им трудно давались каньонские перевалы, поэтому на седловинах стояли трактора, которые вытаскивали их.
Можно, конечно, при случае добраться на Каньон и вертолётом. Но чтобы постичь его, чтобы он вошёл в душу, сюда надо ехать или идти. И тогда откроется другое лицо Каньона во всей его суровой и величественной красоте.
- Миша, расскажи ещё о Каньоне!
- Заядлым рыбаком я стал ещё в детстве, когда поехал со взрослыми сюда на рыбалку. Была у меня захватывающе интересная поездка на Каньон на велосипеде. Это было в конце 80-х. Отправился я не один, мне предложил этот поход техник-смотритель метеостанции «Каньон» Сергей Зайцев.
До 3-ей фабрики нас с велосипедами довезли на «Запорожце», а дальше мы перенесли их на себе через Сеймчанку и отправились в путь. Поскольку разница в высоте над уровнем моря у Сеймчана и Каньона около 500 метров, то дорога почти всё время шла в гору, и ехать было неудобно. Большую часть пути шли пешком и катили велосипеды. Стоял уже конец сентября, и когда добрались до перевалов, там дул ощутимый ветерок и перепархивал снег. На уровне каньонских озёр встретили оленеводов, немного отдохнули и согрелись и поздно вечером пришли на метеостанцию. Хватило одного дня, чтобы туда добраться. Там я познакомился с Володей Кардополовым, который туда недавно приехал, и которому суждено было ещё девять лет прожить с семьёй на Каньоне. Он стал впоследствии моим близким товарищем, другом. В этом году, через много лет, мы встретились в Бердске. Встреча была трогательной. Он много спрашивал о Каньоне, чувствовалось, что часто мысленно возвращается туда.
Целью нашего тогдашнего путешествия были верховья Чёрной речки. Наутро мы пошли вниз по реке Вериной до устья ручья Холодного, который впадает в Верину в районе старого заброшенного гидропоста. Потом свернули круто влево и по гольцам направились в горы. Эта дорога трудная, но наиболее короткая и интересная. Все вершины Большого Туоннаха как на ладони, горы открываются до самого Эзопа, видны все двухтысячники. Великолепная панорама, открывающая грандиозность Каньона.
За день мы не уложились. На ночь нас приютило старое зимовьё в верховьях реки Каньон. Меня удивил стланик, растущий там. Работая в авиации, я побывал практически везде, но такого не видел. Высота кустов до трёх метров, толщина ветвей с человеческую ногу, а шишки размером лишь немного уступают настоящим кедровым.
На следующий день добрались до верховьев Чёрной речки и прошли до её устья. Река была похожа больше на ключ, местами представляла собой отдельные неглубокие ямы, битком набитые мальками хариуса. Мальки были обречены, скатиться вниз они уже не могли, так как наступали холода, а зима на Каньоне приходит рано и стремительно.
Добравшись до очередного зимовья, сварили самую вкусную в мире уху из хариусовых голов, икры и потрохов.
До метеостанции брели уже по глубокому снегу, проваливаясь по колено. Устали, вымотались, замёрзли, но нас радушно встретили натопленной баней и обжигающим чаем.
На следующий день с велосипедом я отправился в обратный путь, домой. Перевалы уже были под снегом. Опять пришлось много километров брести по колено в липком снегу и тащить сквозь сугробы велосипед. Ехать не было никакой возможности.
Порадовался, что взял ружьё. Кругом были волки. Я их не видел, но присутствие чувствовалось постоянно, и свежие следы то и дело пересекали дорогу.
Кое-как добрался до второго переезда через Медвежку. На Медвежке стояли оленеводы с собаками. Приняли меня хорошо, оставили ночевать. Оттуда снега уже не было, я доехал на велосипеде до Сеймчанки, перенёс свой транспорт и поздно вечером приполз в Сеймчан.
На перевале, обычно на обратной дороге, мы останавливаемся на Чёртовом мосту. Почему дали такое название этому небольшому участку дороги – неизвестно. Моста как такового там нет, дорога на протяжении десятка метров проложена через морену, которая длинным языком спускается по склону горы к ручью Ледниковому, или в просторечии Ледянке. Огромные валуны, оставленные древними ледниками, покрыты причудливыми узорами из жёлто-чёрных и зеленоватых лишайников. Отсюда видны далёкие вершины горы Хопчагай, за Ледянкой на обрывистом склоне росчерком вдоль и наискосок белеет кварцевая жила.
Здесь удобный спуск к Ледянке, которая извивается глубоко внизу у самого подножья сопки. Наши рыбаки отправляются по её руслу до самого устья, где она впадает в Медвежку.
Если по другую сторону дороги подняться по валунам вверх и перевалить через сопку, то откроется иное лицо реки Медвежьей. Скрытая от постороннего глаза лесистыми склонами, она укрощает здесь свой неугомонный нрав, теряет стремительность и разливается в глубоких плёсах изумрудно-зелёной водой.
Ещё два озера одно за другим слева и справа встречают нас уже у самого Каньона. Потом мелькают по левую сторону останки обогатительной фабрики, и мы сворачиваем вниз вдоль реки Вериной к устью реки Туоннах, где ещё сохранились постройки брошенной метеостанции. Здесь будет наша база.
Метеостанция в 90-х годах ещё работала, поэтому разрушиться ей время пока не пришло. Хулиганят каньонские медведи; для порядка наведываясь сюда, крушат стёкла в доме и летнюю кухню. Впрочем, всё пока поправимо, и мужчины навешивают двери, ремонтируют окна и поправляют печь.
За мостом через Туоннах - банька с сухим паром. Сколько раз она приковывала наши мысли, когда мы, насмерть промокшие в кузове под ледяным дождём или уставшие, измученные зноем, репеллентами и бессмертным комарьём ехали, шли, брели на метео, думая только о ней!
Кое-где на могилах уцелели одинаковые деревянные колышки с табличками, но надписей уже совсем не разобрать, от них не осталось даже следа. Безликие могилы в безмолвной тайге.
И мне вспоминается другое кладбище. Много лет назад я набрела на него случайно, собирая грибы вдоль Сеймчанки в окрестностях райцентра. Присела на валеже отдохнуть и почувствовала себя как-то неуютно, тревожно, смутно. Я не сразу поняла, в чём дело. Поляны не поляны, какое-то редколесье, где не видно ни грибов, ни цветов, одни редкие кустарники с лиственницами да трава. Там даже птиц не было слышно. Стояла поистине кладбищенская тишина. Напуганная этой тишиной, я присмотрелась и поняла значение едва различимых холмиков и провалившихся ям.
Позже, через года, я узнала, что это кладбище з/к и что здесь, буквально за чертой посёлка, оно не единственное. Но к тому времени могилы уже были стёрты с лица земли.
Сколько таких безымянных могил, не внесённых ни в один документ, разбросано в тайге?
И 3-я фабрика, и Каньон относились к 5-ому отделению Берлага. Это Особое отделение было образовано в гулаговской системе ИТЛ в начале 1948 года для особо опасных преступников, которыми были политические заключённые. Оно должно было обеспечить рабочей силой горнодобывающие предприятия Дальстроя. В лагеря Особого отделения для использования на тяжёлых физических работах направляли тех, кто был обвинён в принадлежности к антисоветским организациям и антисоветской пропаганде, имеющих антисоветские связи; лиц, обвинённых в шпионаже, диверсионной и националистической деятельности, экономическом саботаже. Все эти заключённые находились на каторжном режиме.
Внесли свой варварскиё вклад и люди, разобравшие на дрова кровли построек и уничтожившие целые дома.
По воспоминаниям тех, кто выжил в каньонском лагере, в карцере заживо замораживали людей, и приходилось отдирать от пола, отбивать примёрзшие трупы, чтобы освободить место другим обречённым.
В середине 90-х, когда я впервые приехала сюда, карцер был почти цел, ещё можно было увидеть надписи на стенах: имена, фамилии, даты заключения в карцер, названия родных городов. На потолочных балках и дверных косяках острым предметом – едва заметные надписи на незнакомом языке. Их тоже стёрло время, потому что кому-то понадобилось разобрать кровлю.
Вдоль улицы в тополёво-чозениевом лесу ковёр из подосиновиков. Сквозь зелень листвы рубиновыми каплями – ягоды красной смородины. По науке она называется смородиной печальной. Наверное, здесь ей самое место. Как проросшая кровь, она в изобилии встречается среди руин по всему пространству от сопки до сопки.
По улицам с романтическими названиями каторжников в цепях, с номерами на одежде и головном уборе гнали по мосту через Верину к фабрике и штольням, где им был определён 10- часовый рабочий день и самый тяжёлый, примитивный физический труд. Общее количество заключённых на Каньоне в разные годы колебалось в пределах тысячи человек (на 3-ей фабрике и Лазо – до двух тысяч). Работали они не только здесь, но и в шахтах и штольнях Дальнего Каньона, где добывали эритрин и касситерит, который потом вывозился для переработки на 3-ю фабрику и Ближний Каньон.
Штольни – особый наш интерес. Чтобы зафиксировать кусочки истории, мы намерены отправиться туда с фотоаппаратами, но мужчины оставляют нас в долине, а сами уходят на разведку, пообещав позже проводить нас туда. Отсюда, из долины, их фигуры на голом склоне кажутся крохотными и едва различимы на фоне серых камней, а потом и вовсе теряются у чёрных точек штолен.
Погода изо дня в день капризничает. Короткие солнечные периоды сменяются то проливным дождём, то мелкой противной моросью. Добраться до Дальнего Каньона в этот раз не получается. Хотя до него всего 35 километров, дорога опять будет идти по перевалам, местами придётся ехать по сплошному бездорожью, где ямы, валуны и болота.
Впереди ещё поездка на ручей Мишка - приток Вериной, и сама Верина. Это недалеко от нашей базы в сторону Дальнего Каньона, и мы отправляемся туда по улице Голубой, добравшись через Верину в посёлок. По пути в долине Вериной – десятки метров безжизненного серого пространства, лунный пейзаж, пересечённый следами колёс нашей машины. Это отходы производства каньонского комбината.
Следы прошлых лет везде: остатки каких-то строений, разбитые стеклянные гирлянды и покосившиеся деревянные опоры ЛЭП, да и сама дорога, по которой мы едем.
Завтра мы уйдём по распадку, свято веря, что на будущий год вернёмся сюда и прикоснёмся к Истории, к таким непостижимо разным ликам Каньона, к его суровой величественности.
Светлана Ярышева.
Фото автора.