Коллективизация на Северо – Востоке: как это было.
Коллективизация начала 30-х годов прошлого столетия и перевод коренных малочисленных народов Севера на оседлый образ жизни стали разделяющей чертой между «тогда» и «сейчас», определив будущее аборигенов.
Всегда интересно знать, как жили раньше. Ключевые, переломные моменты бытия малых и больших народов в пластах истории могут быть извлечены либо из памяти очевидцев, лиц, причастных к событиям через рассказы очевидцев, либо из разного рода архивов. Первые субъективны, пристрастны, и одно и то же событие, даже не столь далёкое, каждому видится по – разному и неизбежно несёт на себе отпечаток личности и жизненного опыта рассказчика. И чем дальше от искомой точки истории, тем гуще и непрозрачней этот налёт. Вторые бесстрастны и мертвы, при этом не всегда достоверны, если брать за основу истинную подлинность событий и дат. Но слова и цифры на бумаге более живучи и часто вступают в противоречие с другими источниками знания.
Коллективизация начала 30-х годов прошлого столетия и перевод коренных малочисленных народов Севера на оседлый образ жизни стали разделяющей чертой между «тогда» и «сейчас», определив будущее аборигенов.
Поскольку население только образовавшегося в то время Среднеканского района состояло в основном из представителей коренных народов, объединять в коллективные хозяйства предстояло именно их. Эвены – оленеводы, юкагиры – охотники и рыболовы, якуты – скотоводы расселялись по территории нынешнего Среднеканского района в соответствии с их родом занятий и годовым хозяйственным циклом.
Оленеводы из экзогамного рода дойда и уегынкын кочевали со своими многочисленными стадами в районе рек Рассоха (приток Коркодона), Визуальная, Левая и Правая Айнене, Немындыкан, Монакова и Омолон до Гижиги и Гарманды. По реке Рассоха они получили своё название – рассохинские эвены.
Представители самого древнего народа колымской земли - особая этническая группа таёжные юкагиры, проживающие в таёжной части Колымы и к тому времени уже вымирающие, обеспечивали существование рода и семьи, ведя полукочевую жизнь вдоль рек Столбовая, Коркодон, Ясачная (в настоящее время территория Якутии), частично на Сугое.
Якуты, пришедшие в основном с Оймякона, обосновались там, где были хорошие пастбища: по рекам Сеймчан, Балыгычан, Бургали, вблизи Колымы и многочисленных озёр. Каждая семья вела своё хозяйство и жила обособленно, иногда на значительном расстоянии друг от друга.
Понятны трудности, с которыми столкнулись уполномоченные и активисты перестройки жизни и коллективизации. Край глухой, малоизученный, дорог нет – тропы да реки, из транспорта лошади и олени, примитивные лодки, население неграмотное, настороженное. По этой причине попытки организовать район, предпринятые во второй половине 20-х годов, ни к чему не привели. Переломными стали 30-е годы, их начало. Коркодонских юкагиров в 1931 году объединили в артель «Новый путь».
В архивах сохранился уникальный документ, в полной мере отражающий дух того беспокойного времени – Устав артели «Новый Путь». Согласно этому Уставу, «юкагиры Коркодонского района Колымского округа Якутской АССР добровольно объединяются в оленеводческо – транспортную, охотничье – рыболовную скотоводческую артель, чтобы общими средствами производства и общим организационным трудом построить крупное коллективное хозяйство и таким образом обеспечить действительную и полную победу над кулаком и всеми эксплуататорами и врагами трудящихся, действительную и полную победу над нуждой и темнотой, над отсталостью мелкого единоличного хозяйства и создать высокую производительность труда и товарность коллективного хозяйства». В артель могли вступать все трудящиеся, достигшие 16 – летнего возраста. Не принимались кулаки и лица, лишённые избирательных прав. Изъятия из этого правила допускались лишь для членов тех семейств, в составе которых « имеются преданные делу советской власти красные партизаны, красноармейцы и краснофлотцы (рядовой и командный состав), сельские учителя и учительницы при условии их поручительства за членов своей семьи». Хозяйства, которые перед вступлением в колхоз убивали или продавали свой скот, ликвидировали свой инвентарь, в артель тоже не принимались.
У вступающих в артель обобществлялись все ездовые и табунные олени, весь скот, пригодный к употреблению рыболовно – охотничье - транспортный инвентарь: сети, невода, мережи, винчестера, малопульки, берданы, черканы (Самодельные деревянные орудия лова мелкой дичи. Авт.), пасти (Давящие приспособления для добычи зайцев и т. п. Авт), грузовые нарты, карбаза (Плавсредства. Авт.), жилые и хозяйственные постройки. Обязательному обобществлению подлежало всё движимое и недвижимое имущество, приобретаемое за счёт безвозвратных и возвратных ассигнований со стороны государства. В личном пользовании у коркодонских юкагиров как не подлежащие обобществлению оставались предметы хозяйственно – домашнего обихода: топоры, пилы, скобы, дробовые ружья и охотприпасы к ним, стружки и ветки (самодельные лодки) и собаки. При этом оговаривалось, что в случае недостатка в артели наличного инструмента, стружков и веток, артельщики обязаны по требованию правления предоставлять таковые из лично принадлежащего имущества, не требуя за это особой платы.
Каждый, вступающий в артель, должен был внести денежный вступительный взнос в размере от 2 до 10 процентов стоимости всего имущества как обобществлённого, так и не обобществлённого, приходящегося на его долю во дворе за исключением предметов домашнего обихода. Для батраков устанавливался вступительный взнос в размере 5 рублей.
Деятельность артели предполагала многое. В частности, развитие оленеводства: «Принимать все зависящие меры к увеличению количества оленей, рабочего и товаро – продуктового скота, не допуская использования такового без особо уважительных причин (голодовки вследствие неулова рыбы и пушнины) на питание членов артели. Предварительно должны быть использованы все другие пути, как то: отхожие заработки, кредит и позаимствование в торговых кооперативных и государственных организациях». Предполагалось производить в максимальном размере мелиоративные работы по расчистке сенокосных угодий из – под лесных и тальниковых площадей, а также осушение и улучшение заболоченных пригодных для сенокошения площадей и по выпуску озёр. В деятельность артели включили производство опытов по огородничеству и земледелию с постепенным переходом от опытов к практическому продуктовому огородничеству и земледелию. Кустарные помыслы надлежало развивать в строго определённых рамках: в соответствии с условиями района и наличными потребностями. Строительство хозяйственных и общественных жилых построек надлежало производить на общественных началах. В заключительных пунктах Устава – повышение культурно – политического уровня членов артели и улучшение всеми доступными мерами бытовых условий членов артели, в особенности женщин и детей. При этом основные, традиционные занятия юкагиров - охотничий промысел и рыболовство - отдельными пунктами в Уставе не прописаны. Они подразумеваются.
Являлись ли благом для коркодонских юкагиров такие жёсткие, а некоторыми пунктами и неприемлемые условия коллективизации? И сама коллективизация вообще? И да, и нет. Историки, путешественники, исследователи и сами представители юкагирского старшего поколения отмечают крайне тяжёлое положение юкагиров вплоть до 30-х годов прошлого столетия. Примитивные орудия охоты и лова, отсутствие охотприпасов, случайность охотничьей удачи, кабальная зависимость от зажиточных якутов, у которых они брали конский волос (лошадиный хвост) для плетения рыболовных сетей, неравноценный обмен пушнины на продукты питания, и, как следствие всего, беспросветная нищета, хронический голод и болезни на фоне суровых климатических условий. Описан случай каннибализма, имевший место в начале прошлого века, когда в пищу были употреблены тела умерших родственников.
Вследствие ежегодно повторяющихся голодовок и болезней вымер юкагирский Нартенный род, значительно уменьшился в численности Рыбий род, пострадал Ушканский (Заячий) род.
Кочевать приходилось часто. Глава семьи уходил на охоту, предупреждая, чтобы искали его по Большой Медведице. К вечеру того же дня они с матерью, сложив на собачьи нарты нехитрые пожитки, откочевывали следом, ориентируясь на яркое созвездие. В безлюдной местности - на десятки, а то и сотни километров вокруг никого - ставили своё хлипкое жильё, влачили полуголодное существование.
Во время отсутствия отца, по счастью, в тёплое время года, с матерью случилась беда. Она без сознания упала на берегу реки и несколько дней оставалась недвижимой. Агафья Григорьевна, в то время ещё малолетняя, пыталась её поднять, но не хватало сил. Все дни до возвращения отца девочка сидела на берегу рядом с матерью, понемногу вливая ей в рот на почерневший, растрескавшийся, как пережжённая земля, язык речную воду. Когда вернулся отец, он на лодке отвёз жену в церковь Верхнеколымска, там женщина встала, но руки так и не обрели прежней силы и работоспособности.
Вкуса хлеба и соли не знали. Впервые посчастливилось попробовать хлебные крошки в 1928 году, когда научная экспедиция Ивана Фёдоровича Молодых производила работы по изучению русла Колымы и её притоков и работала в районе Коркодона.
В начале 30-х годов семья стала жить немного лучше. Несколькими годами раньше крёстный подарил важенку, олени размножались, ни одного не зарезали, хотя терпели голод и лишения, и в 30-х годах у семьи уже было небольшое оленье стадо в 20 голов. Это стадо при коллективизации было полностью передано в общее пользование.
С организацией Среднеканского района в 1931 году, а до этого в 1929 году с организацией пушной фактории на Коркодоне жизнь юкагиров несколько улучшилась. Из Среднеколымска прислали на транспорте муку, крупу, одежду. Чуть позже открылось движение пароходов от устья Колымы до Сеймчана. Для обслуживания пароходного маршрута русские стали строить посёлок в устье реки Столбовой, создавать целое хозяйство. Там в первую навигацию остались зимовать пароходы, не дошедшие до сеймчанской пристани. Юкагирам тоже предложили строить дома. Построили три дома, в каждом поселилось несколько семей, спали на нарах. По воспоминаниям коркодонской юкагирки Валентины Борисовны Будановой (интервью журналу «Северные просторы» №1 2000г.) «… Из-за этого хозяйства и тесной барачной жизни много юкагиров умерло от болезней».
Оседлая жизнь и коллективное хозяйство в «Новом пути» налаживалось непросто. Новая жизнь не особенно привлекала, потому что не была понятной, непривычные хозяйственные занятия отпугивали. Многие юкагирские семьи продолжали кочевать по своим прежним маршрутам. По хозяйственному отчёту артели за 1939 год в ней состояло 37 человек, из них 17 мужчин и 20 женщин при общем количестве душ населения 64. Доставка продуктов и мануфактуры, особенно первое время, затруднялась отдалённостью от всех центров, к закупленным ружьям не всегда имелись охотприпасы, что приводило к срыву охотничьего сезона и заготовки пушнины (шкурок белки).
С организацией артели к концу лета на плотах из Сеймчана привезли несколько коров. Юкагиры не имели никаких навыков по уходу за ними. Ввиду отсутствия сена, о котором никто не побеспокоился, животных пытались кормить ивовыми ветками. Тяжёлую зимовку коровы не пережили.
Это был первый опыт. Впоследствии коров в хозяйстве всё же держали. В 1939 году в животноводстве имелось 11 коров, 2 кобылы, 35 оленей. Животноводческая бригада состояла летом из 4 женщин и 1 мужчины. В рыболовецкой бригаде летом 1939 года был занят 21 человек, в охотничьей зимой – 9 мужчин. Стоимость одного трудодня в 1939 году составила 6 рублей.
В посёлке появилась своя начальная школа, оборудованная в бараке, обучение велось на русском языке. Национальный язык был вытеснен в семью и постепенно стал утрачиваться. Ученики начальной школы - с десяток разновозрастных детей, в их числе и Агафья Григорьевна Шадрина. После окончания четвёртого класса её направили в Таскан (в то время административный центр Среднеканского района), где она три с половиной месяца училась на курсах животноводов, а потом вернулась в родные места – на Коркодон.
Судьба юкагирского поселения на Столбовой сложилась трагически. Сильное наводнение 1936 года (по воспоминаниям В. Б. Будановой в интервью ж. «Северные просторы» №1 2000г., в верховьях реки произвели взрывные работы с целью изменить русло и сделать затон для пароходов) утопило посёлок и вынудило юкагиров покинуть Столбовую и перебраться выше по Колыме в устье Коркодона. Но и здесь юкагирскому поселению не дано было долго существовать . Ещё более мощное наводнение 1939 года уничтожило и его. К тому времени на Коркодоне имелось 4 дома общей стоимостью 11 100 рублей, 2 скотных двора общей стоимостью 3 100 рублей, одна конюшня (500 рублей) и один амбар (100 рублей). По рассказу Агафьи Григорьевны Шадриной, начальника затона посадили за материальный ущерб, русские уехали, продав коров артельщикам. Встал вопрос о переезде юкагиров на другое место жительства.
К этому времени якутов – скотоводов также усиленно коллективизировали. На реке Бургали в трёх километрах от русла Колымы и двухстах километрах ниже Сеймчана уже строилось село Балыгычан, где предстояло объединить все единоличные якутские хозяйства, разбросанные по близлежащим рекам и озёрам. Туда же мыслилось переселить юкагиров.
Вопрос о переселении юкагиров решался в течение нескольких лет. Из письма начальника административно – гражданского отдела ГУСДС Жучаева в адрес начальника ГУСДС НКВД СССР комиссара госбезопасности III ранга Никишова (1941г.) очевидно, что этот непростой вопрос первоначально пытались решить с некоторым учётом интересов юкагиров, при этом позиционируя чуждое юкагирам занятие скотоводством как основное, а желание обосноваться в Балыгычане как исходящее от самих юкагиров: «… Среднеканский райсовет перед нами поставил вопрос о переселении коркодонцев во вновь строящийся посёлок Балыгычан.
Райсовет этот вопрос поднимает по следующим мотивам:
Посёлок Коркодон расположен на небольшом полуострове, затопляемом весенним и летним разливами.
Основное занятие населения – животноводство, подсобное – охота, оленеводство и рыболовство.
Ограниченные площади невысокого качества сенокосных угодий удалены от посёлка на 15 – 20 км. Отсутствие дорог затрудняет транспорт сена в посёлок.
Частые затопления посёлка, сенокосов и выгонов приносит большие убытки и тормозит развитие хозяйства.
На территории сельсовета нет промышленных посёлков и возможности сбыта товарной продукции.
Недостаточная экономика сельсовета обусловила низкую занятость населения.
По колхозу «Новый путь» стоимость трудодня вылилась:
В 1938 году – 9 руб. 29 коп.
В 1939 году – 6 руб.
В 1940 году – 8 руб. 88 коп.
Население Балыгычанского сельсовета основной доход получает также от животноводства.
Богатая экономика сельсовета, удобное расположение сельскохозяйственных и промысловых угодий определили повышенную доходность по сравнению с Коркодонским сельсоветом.
По Балыгычанскому колхозу «им. III Пятилетки» стоимость трудодня выразилась:
В 1939 году – 28 руб. 82 коп.
В 1940 году – 30 руб. 20 коп.
Как видно из приведённого, экономические условия Балыгычанского сельсовета значительно благоприятней условий Коркодонского сельсовета.
Административно – гражданский отдел считает, что ходатайство населения Коркодонского сельсовета и Среднеканского райсовета с переселением в посёлок Балыгычан обосновано только с экономической стороны.
Национальная же разность населения этих сельсоветов не учтена.
Полагаю, что материал по настоящему вопросу необходимо изучить.
При этом на собрании коркодонцев надлежит обсудить, как более целесообразно их переселение: в посёлок Балыгычан с якутским населением или в Нелемное, с которым они имеют родственные связи и общность национальности».
В течение короткого времени позиция властей изменилась, и уже в следующем письме (в том же 1941 году) Жучаева Никишову сказано: «…Разность национальности не является препятствием для переселения . Всё юкагирское население Коркодона знает якутский язык. Родственные семьи юкагиров с якутами приняли широкие размеры. В школе юкагирским детям преподают на якутском и русском языках, так как юкагиры не имеют своей письменности. Якутский язык преобладает также в быту. На переселение коркодонцев в Балыгычан есть согласие общих собраний обоих сельских советов».
Вопрос о слиянии двух сельсоветов, согласно документам, рассматривался и на собрании балыгычанцев . 13 февраля 1941 года при председателе собрания Винокурове и секретаре Попове было вынесено решение «принять целесообразным объединение Балыгычанского сельсовета с Коркодонским сельсоветом с переселением населения Коркодонского сельсовета в посёлок Балыгычан». Это решение, согласно документу, принято единогласно. Список присутствующих насчитывает 30 человек.
В мае 1942 года состоялось общее собрание балыгычанцев и коркодонцев под председательством А. Н. Дьячкова с той же повесткой. Явочный список насчитывает 51 фамилию, из них 34 – балыгычанцы, 17 – коркодонцы. На собрании избрано правление объединённого сельсовета: Моисей Васильевич Вензель, Константин Степанович Шадрин, Ефрем Фёдорович Винокуров, Егор Иванович Дьячков, Алексей Григорьевич Дьячков, Агафья Григорьевна Шадрина, Илья Фёдорович Винокуров – представители якутов и юкагиров.
В 1942 году В Балыгычане уже была начальная школа, изба – читальня, магазин – фактория и медицинский пункт, 23 жилых дома. Стоимость трудодня колхозников составила 44 рубля 80 копеек.
Уставом сельскохозяйственной артели «Имени 3-ей Пятилетки» Балыгычанского сельского совета Среднеканского района 1939 - 1940 годов предполагалось так же, как и в юкагирском варианте, обеспечить «…полную победу над нуждой и темнотой, над отсталостью мелкого единоличного хозяйства.» Кроме того, «… создать высокую производительность труда и обеспечить таким образом лучшую жизнь колхозников. Колхозный путь, путь социализма есть единственно правильный путь для трудящихся крестьян. Члены артели обязуются укреплять свою артель, трудиться с честью, делить колхозные доходы по труду, сохранять общественную собственность, беречь колхозное добро, установить хороший уход за конём, оленем, рогатым скотом, максимально использовать лов рыбы, выполнять задания своего рабоче – крестьянского государства и таким образом сделать свой колхоз большевистским, а всех колхозников зажиточными».
По сравнению с юкагирами, у которых обобществляли практически всё, что имелось в их нищем хозяйстве, для коллективного хозяйства в Балыгычане обобществлялось самое ценное: весь рабочий скот, кормовые средства в размерах, необходимых для содержания скота, хозяйственные постройки, необходимые для ведения артельного хозяйства. Предполагалось организовать смешанную животноводческую товарную ферму. В личном пользовании каждый колхозный двор мог иметь от одной до трёх коров, одну лошадь, а кроме того молодняк и до десяти оленей. Основной деятельностью оставалось традиционное занятие якутов – скотоводство, оставался пушной и рыбный промысел. Добавилось огородничество, чуждое привычной хозяйственной деятельности якутов, а в связи с ним необходимость расширения посевных площадей за счёт раскорчёвки и подъёма целины. Учитывалось повышение культурного уровня колхозников путём внедрения газет, книг, создания библиотеки, избы – читальни, приведения в порядок участков вокруг жилья. Женщин предполагалось вовлекать в колхозное производство и общественную жизнь артели, «…выдвигая способных и опытных колхозниц на руководящую работу, разгружая их от домашних работ путём создания детской площадки».
Членство в артели прописывалось как добровольное. В артель не принимались кулаки и все лица, лишённые избирательных прав. Изъятия из этого правила допускались для детей лишенцев, которые «… в течение ряда лет занимаются общественно полезным трудом и добросовестно работают». Крестьяне – единоличники, продавшие своих лошадей в течение последних двух лет перед вступлением в артель, принимались в артель при условии обязательства внести из своих доходов с рассрочкой до шести лет стоимость проданных лошадей.
Всякое расхищение колхозной и государственной собственности, вредительское отношение к артельному имуществу и скоту «…рассматривается артелью как измена общему делу колхоза и помощь врагам народа. Лица, виновные в таком преступном подрыве основ колхозного строя передаются артелью в суд для наложения наказания по всей строгости законов рабоче – крестьянского государства».
Местной власти надлежало во что бы то ни стало выполнить постановление бюро Хабаровского крайкома ВКП(б) и исполкома краевого совета депутатов трудящихся №1981/29 от 25 октября 1940 года, утвердившего план оседания кочевых и полукочевых хозяйств народностей Крайнего Севера в районах Дальстроя с 1940 года по 1944 год в количестве 628 хозяйств, в том числе: на 1940 год – 85 хозяйств, 1941 год – 158 хозяйств, 1942 год – 150 хозяйств, 1943 год – 138 хозяйств, 1944 год – 97 хозяйств.
Якуты, более благополучные и зажиточные по сравнению с юкагирами благодаря оседлости и занятию скотоводством, о колхозе вовсе не мечтали. В основном они были удовлетворены своей судьбой, много работали, голодовок не случалось, часто семьи были многодетными. Коллективизацию и переселение в Балыгычан они не восприняли, и все были против колхоза, потому что предстояло обобществить скот – основу хозяйства каждой якутской семьи. В колхоз не верили и не видели в нём перспективы. Но время сталинских репрессий уже показало себя, в районе уже существовала сеть лагерей. Пришлось подчиниться обстоятельствам.
Ещё меньше энтузиазма вызвало переселение в Балыгычан у юкагиров. Исторически сложившиеся неприязненные отношения между юкагирами и якутами, ориентация колхоза «Имени 3-ей Пятилетки» в основном на скотоводство породило у коркодонцев откровенный протест против переселения. Часть их самовольно уехала в Нелемное, где жили ясачненские юкагиры. Только шесть из двадцати юкагирских семей переселились в Балыгычан.
Рассохинские эвены – оленеводы участия в предвоенной коллективизации не принимали. Они счастливо избежали этой участи, уйдя с оленьими стадами далеко в тайгу, откуда вышли только в конце 50-х годов. Но на территории Среднеканского района имелась ещё одна группа оленеводов, не относящаяся к рассохинцам. Она выпасала оленей в верховьях реки Сеймчан, в районе Каньона и приняла участие в коллективизации во время создания колхоза «Имени 3-ей Пятилетки».
В Сеймчане живёт представитель этой семьи Агафья Григорьевна Дьячкова. Она поделилась своими воспоминаниями:
- Наш род вышел с Индигирки, с Момы. По семейным преданиям мой дедушка был то ли внуком, то ли правнуком многодетной поповской семьи. Когда - то там, на Индигирке, жил священник с женой и шестью или семью детьми. Священник и его жена заболели и умерли, а детей разобрали местные жители. Кто – то из них попал в якутскую семью, другие - в юкагирскую, третьи - в эвенскую. Наверное, там приобрели национальность и фамилию. Мой дед считался эвеном, родом из Таскана, хотя его сын - мой отец - был горбоносым, сероглазым и белокожим.
Родители возили в колхоз дрова на оленях, а осенью приводили часть стада охотникам в Балыгычан, они же охотились на оленях. Весной снова забирали и кочевали в сторону Каньона, в те места, где большие наледи на реке. Оленей не забивали, использовали только как транспортное средство.
Каждой семье выделялся дом в Балыгычане. И у нас тоже свой дом там был, но мы там не жили. Семья оставалась в тайге на зиму. Привыкли всю жизнь в тайге жить, я даже не представляла, что буду жить в посёлке. С детства привыкла видеть палатку и тайгу.
Питались мясом диких оленей, своих не трогали. Тогда диких оленей много было. Отец был очень хороший охотник. На сохатого не охотился, у него мясо грубое, не любили мы его, ели свежую и сушёную оленину. Летом рыба была. Ягода пищей не считалась, её только дети собирали. На трудодни нам в колхозе давали продукты. Я не помню, чтоб покупали сахар. Муку давали, табак. Зимой из муки пекли в небольшом количестве лепёшки, и всё.
Мои родители были верующими, у нас всегда были иконы в стойбище. Мама заставляла меня молиться, а я всё просила её показать бога. Она говорила: «Он невидим, но он всё слышит и всё знает, он охраняет тебя». А я всё не верила. В школу пошла – сказали, что бога нет. Честность, порядочность, трудолюбие – вот этому учили.
Я родилась в 1943 году, в семье нас было шестеро, пять девочек и один мальчик. Когда мне исполнилось 8 лет, меня отдали в школу в Балыгычан. Страшно было уезжать из дому. Старшая сестра плачет, кричит, а бабушка с матерью её обматывают чем - то, заворачивают, чтоб на нарту погрузить и везти в школу. Не хотела она туда идти. Я тоже боялась. В Балыгычане интерната не было, родители договаривались с какой – нибудь семьёй, чтоб мы у них жили. Я с 1 класса жила в семье у Кичигина Кузьмы Фролыча, он работал бухгалтером в колхозе, семья была бездетная. Потом в семье Винокуровых прожила два года. Семья была очень хорошая, своих детей четверо.
Когда училась в Балыгычане в начальной школе, какая – то беда произошла у нас с оленями. Посадили председателя колхоза, зоотехника и моего отца. Нашу мать с детьми привезли и бросили в Балыгычане. Наш балыгычанский дом к тому времени был уже занят, там кто – то жил, и маме с детьми пришлось скитаться по всему селу в поисках приюта. Мы выживали. Отец просидел полгода и вернулся.
По детству запомнился посёлок Каньон. И в школу нас отвозили через этот посёлок. По моим детским впечатлениям он был большим и красивым. Но там не было интерната, только школа для детей вольнонаёмных. Был клуб, большой стадион, столовая. Солдат было много, как понимаю сейчас, охрана. Смотрю: почему так много народа и охранник с ружьём? А это заключённых на работу вели. Зоны с дороги не было видно, она под сопкой находилась. Помню, мы издалека с сопки смотрим, а там как будто лампочки новогодние рассыпаны. Это, видно, вокруг колючей проволоки освещение по периметру было. Когда посёлок закрылся, мы туда приезжали. Там много документов было брошено, журналы учётные, списки всякие, утварь кухонная, мебель самодельная. Мы так удивлялись, какая красивая эта мебель. А потом её или вывезли, или сожгли. Дома ещё долго стояли.
С пятого класса нас отправляли в райцентр в интернат, там уже было лучше, но всё равно отправлялась туда как на каторгу, как в тюрьму. Душу вынули. Там я и окончила школу, десять классов. Мама умерла, ещё маленькие дети не выросли. Поэтому я никуда не поехала больше, а вернулась к отцу. Отец привёз нас в Балыгычан, и я осталась там жить. Надо было где – то работать, и меня взяли в сельсовет секретарём. Мне было всего 17 лет, никто меня не обижал, сёстры ходили в детский сад.
Балыгычан был маленьким населённым пунктом, жителей сто человек, наверное, а депутатов было много, 25 человек. Надо было их собирать на заседания, для меня это было страшно. Берёшь бумажку с перечнем и идёшь к ним домой. Но принимали очень хорошо, никто не грубил.
Даже в 60-е года не было паспортов у колхозников. Никаких документов, только трудовая книжка. Они не роптали, они думали, что так и положено. Без паспорта куда уедешь? Они не имели права. Это я уже в сельском совете работала и им выписывала паспорта. Всему населению. Вышел, наверное, какой – то указ, чтоб обеспечить паспортами. Принесли документы, чистые бланки. Я сама свой паспорт получала, когда пошла работать.
Были интересные хозяйственные книги по Балыгычану. Там перечислялись семьи, у кого сколько детей, сколько коров, оленей, ездовых собак, у кого есть нарты. В то время коров в домашнем хозяйстве почти никто не держал. У юкагиров вообще ничего не было. Они даже в магазин почти не ходили, жили охотой и рыбалкой. Табак, чай чуть – чуть купят на трудодни. А трудодень был 5 рублей. Это много считалось, хлеб стоил копейки.
Председателем в то время работал Сердюк Сергей Павлович. Жена его работала в библиотеке. Они с маленьким ребёнком откуда – то с материка приехали. Хороший был человек. Очень любил на охоту ходить. А я не пойму, куда он пошёл: то ли на работу, то ли на охоту. Я сижу да сижу в этой конторе.
Контора была интересная, из одного большого зала. В одном углу председатель колхоза сидит, у него там бухгалтер и кассир. Потом ещё зоотехник появился, молодой парень. В другом углу сельский совет, два стола: председателя и секретаря. Но его почти никогда не было. К председателю колхоза как придут разбираться: кто работать не хочет, кто прогулял. А я со своего угла слушаю, что они там делают. Весело было.
В посёлке было хорошо, но мало молодёжи. Вечерами ходили в клуб, занимались в художественной самодеятельности, к каждому празднику концерты готовили. Помнится, что постоянно приезжали какие – нибудь комиссии, то из райисполкома, то из райкома партии, то из райкома комсомола. Без конца заседания, партсобрания, комсомольские собрания тоже. Я помню, как проходили колхозные собрания. Колхозники всегда приходили, молча сидели и слушали, покорно голосовали. Никто никогда не выступал. Постановили, проголосовали, надо, не надо…
У меня зарплата была 70 рублей, у председателя – 90. Считалось, что это хорошая зарплата. А колхозники натурой получали: мясо, рыбу, творог, сметану. Зарплата у них была годовая. Старые люди, особенно юкагиры, они творог не едят, молоко не едят, сметану и огурцы тоже. Для приезжих в селе такая пища была хороша.
В то время в животноводстве немногие работали. Не всем хотелось возиться с навозом. Кто помоложе ездили зимой на охоту, на белку охотились. А в колхозе было много коров, лошади были, в одно время даже кур привозили, но с курами что – то не пошло. Пытались держать свиней – тоже не пошло. Местные эту продукцию не возьмут, а продать особо некуда. Капусту выращивали, огурцы в парниках. Был агроном, милиционер был. Балыгычан строили заключённые, потом женились на местных и оставались в селе. Дома, ими построенные, хорошие, удобные, только надо было за ними следить, конечно. К некоторым зайдёшь – полы немыты давно очень, нары вместо кроватей, шкуры постелил, собак привёл и всё… Но люди были честные, воровства не было.
Говорила, что их сильно обижали. Отец одно время работал проводником. Уедет – они голодают. Охотились с матерью на зайцев и куропаток. А с Коркодона переселяли – некогда было думать, уравняли всех на одно лицо, кто юкагир, кто якут.
На Оле я получила специальность зоотехника и пошла работать ветеринаром к отцу в бригаду. Это был конец 60-х годов. Случились опять какие – то реформы, укрупнение колхозов. В Балыгычане уже всё сворачивалось, колхоз «Имени 3-ей Пятилетки» ликвидировали, сделали отделением совхоза «Среднеканский». Закрыли почту, школу, магазин и детский сад. Колхозники стали переезжать в центральную усадьбу совхоза село Колымское. Людей вырвали из Балыгычана так же, как когда – то с Коркодона и других обжитых мест.
Светлана Ярышева