Точка на карте

         Александр Макарович Слепцов – коренной балыгычанец, житель посёлка Сеймчан.  Его мать  Марина Фёдоровна Слепцова из рода Винокуровых, она выросла в урочище Томтор, где в свою очередь поселились её предки – выходцы с Оймякона. На  глазах Александра Макаровича  росло  и хорошело  многонациональное село Балыгычан. Рассказы матери о прежней жизни якутов-переселенцев, переданные ей её родителями, воспоминания самого А. М. Слепцова  о балыгычанской жизни легли в основу очерка, предлагаемого вниманию читателя. Едва заметная точка на карте, почти забытая, почти стёртая временем и людьми… Далёкое село Балыгычан, в переводе с якутского «рыбная долина».

         Местность в среднем течении Колымы по её притокам Сеймчану, Суксукану, Бургали и Балыгычану, давшему впоследствии название национальному селу, заселялась якутами постепенно. В прошлые века, и особенно активно в 19 веке, сюда, в основном с Оймякона, в поисках лучшей жизни шли  семьи якутов-скотоводов и останавливались на притоках, вблизи озёр, где были тучные луга; заселяли территорию современных Тенькинского, Сусуманского, Ягоднинского районов. Они оставили нам названия урочищ, рек и речушек, которые облюбовали для своих поселений. В 20-х и 30-х годах прошлого столетия геологи-первопроходцы встречали якутские юрты (балаганы) от Олы до Талой. В современных границах Среднеканского района (в то время Сеймчанский улус, относящийся к Оймяконскому району Якутии) они жили в 17 местностях: в районе современных посёлков Сеймчан и  Верхний Сеймчан, вероятно,  на Щучьем озере, на Среднекане, на Буюнде, около Большого озера, по притокам Балыгычана.

         Занимаясь скотоводством, разводили лошадей и коров. Исконное занятие якутов определяло местоположение их юрт и осёдлый образ жизни и не мешало ни эвенам, которые пришли в эту местность несколькими веками раньше и кочевали со своими оленьими стадами по другим маршрутам, ни юкагирам, кочующим вдоль русел рек ниже по Колыме.

       

Жили якутские семьи обособленно, юрты стояли на расстоянии нескольких километров друг от друга. На Суксукане жила семья Дягилевых; на Джагине, притоке реки Балыгычан, поселились Аммосовы; на Булуне, притоке той же реки,- семья Жуковых, там же на притоке Кырчан – Скрыбыкины. В девяти километрах от устья Балыгычана в урочище Тонтор жили Винокуровы. Строить дома рядом могли только родные и близкие. Повзрослевшие дети отделялись от родителей и обзаводились своим хозяйством. Основу хозяйства составляла доля (скот), выделенная родителями. Новая семья, общаясь с родителями, жила отдельно. Другие якутские семьи жили, как правило, значительно дальше и общались реже.

                  

 Кроме основного занятия -  скотоводства, важную роль в жизни якутов-переселенцев имели охота и рыболовство. Якуты намеренно расселялись  по берегам небольших рек, чтобы удобно было городить речку. Основная добыча рыбы приходилась на весну, когда рыба поднималась в реки, и осень, когда она спускалась. Плавали на лодках-стружках, ставили заездки, «морды», которые плели из тальника. Ловили и сетью, сплетённой из конского волоса, но изготовление такой сети было трудоёмкой работой и требовало много времени, дефицитного в условиях натурального хозяйства, поэтому сети были не у каждой семьи. Удочками не пользовались ни взрослые, ни дети.   

   В нетронутых местах было много промыслового зверя, хорошие охотничьи угодья. Изредка охотились на лося, поголовье которого было немногочисленным. Гораздо больше было дикого оленя, также составляющего предмет охоты. У некоторых семей имелись домашние олени  (до 10 в хозяйстве), которых держали для еды.

      Охота на лося и дикого оленя, водоплавающую дичь требовала наличия ружья и охотприпасов, приобретение которых являлось затруднительным в условиях изолированной жизни.

      Активно промышляли пушного зверя: белку, лису, горностая, наличествующих в изобилии. На них охотились при помощи самоловных орудий: петель, ловушек, пасти. За охотничий сезон добывали до тысячи белок, до трёхсот горностаев и несколько десятков лисиц. Соболя не добывали по причине его отсутствия. Он водился гораздо севернее, ниже по течению Колымы. Успешные попытки по акклиматизации соболя (и американской норки) были предприняты уже при Советской власти в начале 50-х годов прошлого века.

           Самоловами при необходимости добывали для еды зайцев и боровую дичь.

            

Медведи тоже были предметом охоты. В летний период на них охотились по необходимости, когда лохматые хозяева тайги наносили урон домашнему хозяйству, задирали лошадей и коров, мешали нормальному образу жизни. Тогда на медведя сооружалась ловушка из брёвен, куда помещалась приманка. Зимой охотились с оружием на  медвежьих берлогах. Использовали жир убитого животного, шкуру; мясо употребляли в пищу.

  Раз в два-три года через Олу, Буюнду, Среднекан, Сеймчан в сторону Среднеколымска (и в обратном направлении) проезжали купцы, у которых местные жители обменивали пушнину на самое необходимое: муку, чай, соль, сахар, табак, охотприпасы. Об уплате ясака память старожилов сведений не сохранила. Возможно, из-за отдалённости и относительной изолированности якутских юрт рука сборщика ясака сюда не доставала.

    Фёдор Винокуров, дед А. М. Слепцова по материнской линии, и сам с пушниной ездил на Олу. К такой поездке в семье тщательно готовились. На подготовку уходило всё лето. Его жена заранее готовила парные  (перемётные) сумки из коровьей шкуры, с ремнями, чтобы можно было вьючить на лошадь. Готовили сёдла – вьючные и верховое. Караван состоял из верховой лошади и 7-10 вьючных. В октябре, как только начинались заморозки и озёра покрывались льдом, Фёдор Винокуров отправлялся в дорогу. Тропа пролегала через тайгу, местами вдоль Колымы и петляла от одной якутской юрты к другой. Отсутствие главы семьи было продолжительным и длилось около 7 месяцев. Возвращение приходилось на весну следующего года, апрель или май, и становилось праздником для семьи. В обмен на пушнину привозилась мука, соль, сахар, табак, охотприпасы, металлические орудия труда и быта, необходимые в хозяйстве, и спирт. Спирт был редкостью, и им  в якутских семьях не злоупотребляли, а держали в запасе на случай почётных гостей и великих дней.

     Якутская семья, как правило,  состояла из мужа и жены, детей и стариков.  В основном в семье было 2-3 ребёнка, но имелись и многодетные: у Скрыбыкиных – 5 детей, у Аммосовых – 4, у Фёдора Винокурова – 12. Старики были долгожителями. По информации А. М. Слепцова, полученной им из СМИ советских времён, якуты в Советском Союзе занимали 3-е место по долгожительству после азербайджанцев и жителей Дагестана. Примером тому старики Балыгычана.  Дед Скрыбыкин дожил до 90 лет, Жуков умер в 113. Павел Кудрин умер не от старости, а от кори в 90 лет  во время эпидемии этой болезни в 40-х годах в посёлке Балыгычан. Все они отличались здоровьем, до последних лет ездили верхом и охотились. По словам А. М. Слепцова, он ни разу не встречал среди стариков-якутов облысевших.

            

Якут не считался таковым, если у него не было лошади. Лошадки, которых они разводили, были выносливы и неприхотливы. Они сами  добывали себе корм на озёрных лугах, и для их содержания не требовалось много труда. В табун входило от 10-15 до 30-40 лошадей. Молодняк в возрасте до 3-х лет держали отдельно. Табуны находились на вольном выпасе, необходимо было лишь присматривать за ними, зимой перегонять с одного места на другое, чтобы лошади могли самостоятельно добывать корм из-под снега. Они были незаменимым транспортным средством, на них возили грузы, воду и дрова. Кобылиц держали дойных. Лошадь давала молоко для кумыса, мясо для еды. Для мяса брали лошадь с вольного выпаса, потому что мясо рабочей лошади имело специфический запах и, по мнению якутов, в пищу не годилось.

              

 Жизнь якута-скотовода проходила в непрерывных трудах. Коровы и лошади были во всех хозяйствах в разном количестве.  Бедные семьи имели по одной корове, достаточным количеством коров на семью для нормальной жизни считались две,  хозяйство с тремя коровами воспринималось как зажиточное. У многодетного Ф. Винокурова перед началом коллективизации на Балыгычане насчитывалось несколько табунов и около 30-ти коров. При этом трудом наёмных работников ввиду многочисленности семейства он не пользовался, и каждая якутская семья обслуживала своё хозяйство сама. Молочную продукцию не реализовывали, да и негде было это сделать, она полностью уходила на питание семьи. К тому же якутские коровы не были особенно щедрыми на удои и давали от 3-х до 5-ти литров молока.

   

Коров в зимний период кормили одним только сеном. От количества заготовленного сена, от коровьей жизни зависело не просто благополучие, но жизнь всей семьи. Поэтому сенокос, начало которого приходилось на конец июня – начало июля, был значительным событием, и в честь него проводили праздник.  Выбирали доступное для всех близких соседей место, сухое, ровное и удобное. На праздник собиралось несколько семей из округи, дальние не приезжали.  Наиболее состоятельная семья забивала жеребёнка или бычка, чтобы на празднике приготовить угощение. Садились в круг, ели варёное мясо и испечённые тут же лепёшки, угощались молочным блюдом дагда – густыми сливками, взбитыми в пену.

  Солнце не встречали и не провожали.  Непременным атрибутом этого праздника были спортивные игры. Состязались в вольной борьбе, прыжках –станга и  кылы (11 прыжков на обеих ногах, кто дальше прыгнет, 11 прыжков попеременно то на одной, то на другой ноге). В этом виде соревнований был свой чемпион Алексей Аммосов, который не только хорошо прыгал, но отличался определённым консерватизмом в одежде: в будние и праздничные дни он всегда ходил в одних и тех же штанах из телячьей шкуры.

   

Пели песни, под звуки хомоса – якутского музыкального инструмента – звучало горловое пение. Пели и мужчины, и женщины.

    Одежда якутской женщины-труженицы не отличалась особой изысканностью украшений. Её декорировали орнаментом из кусочков меха, бусинами, кисточками из цветных ниток, вышивкой цветными нитками. Серебряных украшений почти не знали.

   

Кузнецов среди якутов-балыгычанцев не было. Самое необходимое: топоры, пилы, косы, инструменты – приобреталось у заезжих купцов. Кустарным способом на месте изготовлялись ножи. Их делали различной формы и различного размера для разных работ. Ручку ножа  мастерили из древесины берёзы или её корня, из рога оленя или лося. Их обтачивали и заливали оловом. При этом у каждого мастера был свой «почерк» в изделии, по которому его узнавали.

    До нынешнего времени, спустя несколько поколений, отдельные балыгычанцы ещё владеют искусством изготовления таких ножей.

     

Якуты - переселенцы были верующими. В семье часто произносилось слово «Бог», были христианские иконы, которые бережно хранили. С побережья, с Олы раз в несколько лет приезжал священник, который направлялся вниз по Колыме. Оттуда же, с побережья, привозились иконы. У матери А. М.  Слепцова сохранились детские  воспоминания о приезде священника Яблонского (возможно, фамилия искажена. Авт.). Самому Александру Макаровичу дал своё имя священник, который его крестил.

  Шаманы тоже были, но это были эвенские шаманы.  Сохранилось воспоминание о шамане Саба. Внешне он не был типичным представителем своего народа, отличался очень крупными чертами лица, особенно губами, и неприятным, в синий цвет, оттенком кожи. Вместе с тем ему верили и считали хорошим шаманом. Он приезжал нечасто, и его ждали,  приглашали, когда болели дети. При этом он никогда не преувеличивал свои возможности и способности и говорил: «Я ничего не могу, чем смогу – помогу». Болезнь он всегда увязывал с поступками больного. Когда его пригласили в семью, где были больные ребятишки, он так объяснил их заболевание: «Ваши дети когда-то разорили воронье гнездо, воронят принесли домой и мучили. Было такое? Было. Из-за этого они будут болеть, так как прокляты, и болезнь у них связана с головой. Я ничего сделать не могу». Впоследствии эти дети и в самом деле сходили с ума.

      В промежутках между визитами этого шамана лечились травами и животным жиром, медвежьей желчью.

    Сохранились воспоминания ещё об одном эвенском шамане по имени Стапачан. О нём отзывались плохо, считая, что он жульничает. Он плохо лечил, не сходились его предсказания. В советское время его преследовали не только как шамана, но как мошенника. Его пытались поймать, он убежал в горы;  туда послали бойцов, которые стреляли в него и попали в ногу. Дальнейшая его судьба неизвестна.

  Картофель якуты-балыгычанцы впервые увидели в 1926 году. Весной с верховьев Колымы  вниз по реке ехал  уполномоченный Седалищев. Он побывал на Томторе и привёз с собой семенной картофель. Для посадки были выбраны разные места: каменистое, глинистое, некоторые другие. Участки были совсем небольшими. Уполномоченный просил деда Винокурова присмотреть за посадками и объяснил, что должны вырасти съедобные клубни; обещал на обратном пути наведаться. Картофель рос сам по себе, без применения каких-либо агротехнических приёмов, о которых якуты не ведали. Осенью уполномоченный вернулся, чтобы взглянуть на урожай. Он был удивлён тем, что местные жители не сняли его и не употребили в пищу; был также удивлён и обилием урожая, который пришлось собирать ему самому. Эксперимент показал, что лучшим участком оказался каменистый.

  Винокуровы наотрез отказались есть неведомую им  картошку, и уполномоченный увёз её с собой.

    Впоследствии, уже в бытность колхоза, картофель у балыгычанцев  стал ведущей сельскохозяйственной культурой, а памятное плодородное поле, ставшее много значительнее по размерам, впоследствии так и называли каменным огородом.                                                       

        В конце 20-х годов мир вплотную придвинулся к якутским юртам, вошёл в их изолированную жизнь. Через рассказы, передаваемые детям, дошли воспоминания об экспедиции Ивана Фёдоровича Молодых, который описал Колыму и её притоки. В 1928 году он впервые приехал в места проживания балыгычанских якутов. По сохранившимся воспоминаниям, это был внушительный мужчина высокого роста, одетый во всё кожаное. Его катер вошёл в устье Балыгычана в его первую протоку. По тропе он попал в Тонтор к юрте Винокуровых. С ним была его собака по кличке Кула. В юрте в то время находилась бабушка с детьми. Пока И. Ф. Молодых общался с жителями, Кула убежала в тайгу за каким-то зверем. Иван Фёдорович предложил хозяйке отправить с ним на берег детей, чтобы забрать угощение. Гостинец состоял из конфет и печенья, невиданных в этих местах. Кроме того, Молодых поделился сахаром и мукой. Когда с подарками вернулись в юрту, собаки всё ещё не было. Отчаявшись дождаться её, И. Ф. Молодых отправился дальше по реке, пообещав забрать Кулу на обратном пути.

   После его отъезда Кула вернулась. Она оказалась прекрасной охотничьей собакой, работала по любому зверю. Старший брат матери А. М. Слепцова Спиридон Фёдорович подружился с Кулу, постоянно брал её с собой в тайгу и не опасался с ней ходить на медведя.  

   В один из дней на лодке - стружке (их мастерили из древесины тополя) приплыл в Томтор давний друг Спиридона Фёдоровича юкагир Егор Шадрин. По просьбе Молодых он должен был забрать Кулу. Собаку взяли на верёвку и повели на устье Бургали. Расставание с собакой было настолько тяжёлым  для Спиридона Фёдоровича, что по дороге он плакал от отчаяния.  Егор Шадрин пожалел друга. Кула с новым хозяином так и не  дошла до стружка и вернулась в Томтор. Какую легенду рассказал Егор Шадрин Ивану Фёдоровичу Молодых, местная история умалчивает. Возможно, он сказал ему правду.

      Незнакомая жизнь настойчиво входила в судьбу аборигенов. Вниз по Колыме, посещая по пути их поселения, шли и шли новые  люди. Они говорили о советской власти, о хорошей жизни, о светлом будущем.

      Конкретно советская власть пришла к балыгычанцам в лице  Карла Яновича Лукса в начале 30-х годов.

      К. Я. Лукс ехал весной 1932 года вниз по Колыме на Коркодон к юкагирам. Возглавлял его караван эвен Василий Васильевич Дьячков. До Коркодона дойти не удалось, помешала распутица, добрались только до Сугоя. Из боязни застрять в тающих снегах и льдах и перед необходимостью вовремя вернуть нарты и оленей хозяевам, Дьячков отказался продолжать путь, и караван в мае повернул обратно. Сам Дьячков ушёл в Таскан, а К. Я. Лукс, сгрузив всю поклажу на остров на первой протоке реки Балыгычан, остался рубить кунгас, для чего нанял 9 якутов из окрестных поселений.

        В это же время в мае - июне, пока строился кунгас, он начал организовывать сельскохозяйственную артель, закладывал основу будущего колхоза, пытался сплотить якутов, которые жили отдельными семьями. Он же наметил место будущего села Балыгычан. Это место было выбрано в 3-х километрах от Колымы среди лесов на берегу реки Бургали.

     Когда  Колыма тронулась,  Лукс  ушёл на кунгасе на Коркодон, где к тому времени организовывалась артель юкагиров «Новый путь». Он вёз артельщикам охотприпасы, оружие, мануфактуру, муку и другие продукты. С ним вместе ехал переводчик, товаровед, личный врач (возможно, медсестра). Общая задача Лукса состояла в организации малочисленных народов Севера. С Коркодона он ушёл вниз по Колыме, выполняя поставленную перед ним задачу. Это был 1932 год. В низовьях Колымы Лукса постигло несчастье, и он погиб.

     Через несколько лет после гибели К. Я. Лукса приехала экспедиция из Москвы. Целью приезда была коллективизация, организация строительства села для аборигенов.

     Все будущие балыгычанцы были против колхоза. Предстояло в первую очередь обобществить скот, который составлял основу хозяйства каждой якутской семьи и был залогом её благополучия. Никто не хотел отдавать скотину, с которой связана жизнь. В организации коллективного хозяйства не видели перспективы и не верили в её успех.

     Тем не менее, жизнь брала своё, и строительство села было начато. Из райцентра, который находился в Таскане, приехали вольнонаёмные – заключённые, освобождённые из лагерей. Под руководством бригадира Седякина они корчевали лес и готовили место для будущего села. Строительство началось в 1939 году, когда начали возить лес для будущих домов. Строили Балыгычан, в основном, сталинские кадры, и это были хорошие кадры. Сначала привезли 30 строителей, потом ещё 20. По воспоминаниям старожилов, это были доброжелательные, трудолюбивые люди; впоследствии они остались в построенном ими селе, вступили в колхоз и слились с местным населением.

     

В 1941 году балыгычанцы уже вселялись в новые дома. Был построен длинный барак для строителей, по типу якутской юрты начали строить первый скотник. Дощатых полов не было, они были глиняные, мазаные. Всё делалось вручную, огромными американскими пилами пилили брёвна на доски.  Сделанной вручную щепой крыли крыши, кустарным способ изготовляли мебель. Все дома были одинаковыми, русского типа, состояли из 2-х комнат и кухни с большой печью. Раскочёванного пространства не хватало, некоторые дома ставили прямо в лесу, уже потом новосёлы обустраивали улицы. Улиц было две: Лесная и Зелёная. Позже одну из них переименовали в улицу Эллы Слепцовой – председателя сельсовета, которую застрелил односельчанин.

       Сразу построили детский сад и начальную школу. Приехал учитель - молодой парнишка, якут Иван Степанович Аммосов, впоследствии директор Сеймчанской средней школы №1, кавалер Ордена Ленина. В 1943 году культармейцы Балыгычана подписали акт о сплошной грамотности населения.

  Приезжали представители власти из Таскана и восхищались темпами строительства и красотой рождающегося Балыгычана.

  Первыми жителями нового села стали Аммосовы, Габышевы, Жуковы, Скрыбыкины, потом присоединились остальные якутские семьи из окрестностей.

  Осенью 1942 года после ледостава в Балыгычан были переселены коркодонские юкагиры. Они приехали обозом на лошадях, с детьми и нехитрым скарбом. Переезд был вынужденным – юкагирское поселение на Коркодоне было разорено необычайно сильным весенним паводком ещё в 1939 году. Вместе с юкагирами пришёл их артельный скот: около 30  коров, несколько рабочих лошадей и олени.

   В колхоз вступила многодетная эвенская семья Дьячковых.   Дьячковы кочевали с немногочисленным оленьим стадом в районе Каньона, ручьёв Лабазный, Олупча, на Арыктахе. Для них в Балыгычане при колхозе был построен дом. Жили они в нём мало, приходили осенью сдавать оленей и появлялись весной, чтобы сдать пушнину.

       Колхоз был назван «Имени III пятилетки». Первым его председателем (с 1941 года) стал Моисей Васильевич Вензель, родом из Таскана, но корнями уходивший в Оймякон. Заместителем был избран юкагир Алексей Николаевич Дьячков. В 1954 году начал председательствовать Дмитрий Григорьевич Протопопов.

   Балыгычанцы, с детства приученные к непрерывному тяжёлому труду в условиях натурального хозяйства, в колхозе работали не хуже. Колхоз был богатый, и колхозники жили хорошо. Традиционно держали табуны лошадей (около двухсот голов), доили кобылиц и делали кумыс; были коровы - около ста голов, и при них 4 доярки. Держали в коллективном хозяйстве 70 – 80 свиней и более 100 с лишним кур-несушек. Обобществив в период организации колхоза весь скот, со временем обзаводились личным подсобным хозяйством и держали коров.

   Традиционно, теперь уже в условиях коллективного хозяйства, занимались охотой и рыболовством. Предметом охоты были белка и горностай, лиса. В начале 50-х годов акклиматизировали ондатру. Она прижилась, быстро и хорошо расплодилась. Весь этот процесс изучали охотоведы, и с 1955-56 года её уже начали промышлять. Сначала  у балыгычанских  охотников  не было опыта в добыче ондатры. Занялся этим промыслом Иван Николаевич Аммосов и в первый же год добыл около 800 шкурок, на второй год - уже около 2 тысяч.

   Тогда же, в 50-х годах, успешно акклиматизировали американскую норку и на реке Омулёвке реакклиматизировали соболя, который потом пришёл в район Балыгычана. Норка не сразу завоевала признание у балыгычанцев, не знали, куда определить её мех, и сначала из её шкурок делали стельки в обувь.

  Опыт 26-го года по выращиванию картофеля успешно был применён на колхозных полях. Среди кадров, присланных на строительство Балыгычана, был агроном Кошевенко, фанатично преданный своему делу. Он проводил эксперименты по выращиванию разных культур, при нём начали выращивать не только картофель и турнепс, но и капусту, огурцы. Он организовал парниковое хозяйство, и в колхозе было около 70 парниковых рам.

    Сельскохозяйственная продукция пользовалась большим спросом у экипажей пароходов, которые шли из нижних районов Колымы на Сеймчан. Как только пароход причаливал к пристани, мешками грузили огурцы, вёдрами – сметану и творог, продавали мясо и рыбу. В период навигации всё это давало хорошую выручку колхозу.

  Навигация на Колыме была оживлённой. Для среднеканской золотодобывающей промышленности и для Сеймчана везли и везли многочисленные грузы. В течение суток несколько раз звучали гудки: привальной – один длинный, отвальной – длинный-короткий-длинный. Воды Колымы бороздили колёсные пароходы «Колхозник Севера», «Ленин», «Сталин», «Якут», «Партизан», «Чкалов», «Горький»; после войны - «Зоя Космодемьянская», «Олег Кошевой», «Сергей Тюленин».  Для них заготавливали топливо заключённые и вольнонаёмные. Зимой они валили лес и складировали его на берегу в местах, удобных для причала.

       На этих же пароходах подрастающее поколение балыгычанцев, окончившее начальную школу в родном селе, к осени отправлялось в школу-интернат в районный центр Таскан.  До Сеймчана добирались на пароходе, потом на попутных машинах в посёлок Эльген Угольный, оттуда по железной дороге – в Таскан. Путешествие это  было длительным,  иногда растягивалось на целый месяц. Из Эльгена Угольного ехали в грузовых вагонах на горе угля, прячась за чемоданами от сильного пронизывающего ветра. Приезжали насмерть замёрзшие, перемазанные угольной пылью, похожие на чертенят. Персонал интерната гостеприимно встречал своих подопечных; их отмывали, переодевали; после бани, медосмотра, изолятора начиналась обычная школьная жизнь.

         В интернате все дети балыгычанцев находились на полном государственном обеспечении.

  В далёкий таёжный Балыгычан страшное известие о начале Великой Отечественной войны  пришло тоже с пароходом. Это известие вызвало панику среди балыгычанцев, все и всюду говорили о войне. Несколько человек были мобилизованы, среди них Егор Дьячков, Скрыбыкины. Их отправили в Магадан, но вскоре они вернулись в родное село.

       Похоронки не приходили в село, но весь балыгычанский люд самоотверженно трудился для фронта и для победы. В то время соболя – главного истребителя белки – ещё не было.  Каждый охотник добывал белку сотнями. Каждые 2-3 дня  делались  перекочёвки в 10-15 километров, и так в течение всей зимы. Самый плохой промысловик добывал за сезон 300-400 белок, передовые охотники добывали по 1000-1200. Были и рекордсмены, добывающие по 2000 белок за сезон. Особо отмечены правительством за трудовой вклад в победу над врагом Спиридон Фёдорович и Ефрем Фёдорович Винокуровы, Гавриил Данилович Дягилев, Иван Николаевич Аммосов, Егор Павлович Кудрин, Иннокентий Иванович Дьячков.

  Особых лишений в годы войны балыгычанцы не испытали. Но был каждодневный напряжённый труд, приближавший победу. Женщины, отработав днём в колхозе, ночью шили меховую одежду для фронтовиков: торбаса, рукавицы. Были организованы специальные бригады по заготовке уток. Отстреливали их в большом количестве, привозили мешками, и дальше уже все: и стар и млад, - щипали, обрабатывали, потрошили и сдавали в склад, где уток солили в бочках и отправляли на фронт. Сдавали всю молочную продукцию, собирали личные денежные средства.

      Во время войны были введены карточки на хлеб, масло и сахар. По трудодням с колхозниками рассчитывались натуральной продукцией: картошкой, капустой; давали мясо и рыбу. В конце года производился перерасчёт, и выдавались деньги за весь год. Выручало подсобное хозяйство, которое было почти у каждого.

    После окончания войны колхоз стал жить обычной мирной жизнью. К середине 50-х в селе появилась своя маломощная электростанция, росли новые дома, стала работать авиация, и подрастало новое поколение, родиной своей считавшее своё уютное зелёное  село.

   Селу было отпущено судьбой чуть больше полувека. В 1963 году колхоз Имени III пятилетки ликвидировали, сделав отделением совхоза «Среднеканский» с центральной усадьбой в селе Колымском возле Сеймчана. Это стало началом упадка. Реформы конца прошлого века довершили этот процесс.

   Люди покинули село, в котором закрылись школа, детский сад, больница, почта, магазин. Но каждый балыгычанец, где бы он ни находился, помнит о своей малой родине, о своём разорённом гнезде, о небольшом селе на берегу таёжной  речки Бургали; о селе, которое превратилось просто в точку на карте, почти стёртую временем и людьми.

                                                                                                   Светлана Ярышева

                                                                                                   Фото автора